Гордость Карфагена
Шрифт:
— Я ничего не вижу!
— Потому что здесь темно. Сейчас ночь.
Старая женщина помолчала мгновение, а затем прошептала:
— Это ты так думаешь.
На следующее утро Эрадна и остатки их группы похоронили Атнех в песчаных дюнах — достаточно глубоко, чтобы ни одно существо не потревожило ее покой. Они купили козу и пожертвовали ее Зевсу, затем убили несколько голубей, чтобы те полетели с вестью к Артемиде. После этого мужчины излили вино, дабы облегчить вступление Атнех в другой мир. Друзья просили Эрадну остаться с ними или продолжить путешествие, которое она планировала, но оба маршрута уже не нравились ей. Она мечтала о солдате из Канн, и если прежде в свете дня ей удавалось изгонять его в туманы грез, то теперь это получалось с большим трудом.
Иногда она просыпалась с подозрением, что солдат навещал ее. Она думала, что помнит его запах, хотя это казалось невероятным. Он был покрыт тогда грязью и кровью. Кругом стояла неописуемая вонь. Как она могла уловить его собственный запах? Но затем ей приснился еще один сон, в котором она омывала его тело тряпкой. Эрадна помнила, как опустилась на колени и, почти касаясь носом его кожи, вдохнула аромат мужчины. Она не знала, приснилось ли ей это или действительно случилось однажды. Их близость в воображаемом мире смущала ее. Эрадна не понимала, почему она так сильно скучала по солдату. Ведь прежде она избегала мужчин, как чумы. Одному из них она размозжила камнями возбужденный пенис. От других защищалась ножом и скрежетом зубов. Но с этим ей хотелось сидеть рядом и касаться его руки, слушать голос и медленно говорить на нескольких языках, чтобы они понимали друг друга. Она хотела задать ему много вопросов. Почему их пути пересеклись три раза среди хаоса войны? Это не было случайным. Возможно, боги хотели свести их вместе. Прежде она и на миг не остановилась бы, чтобы выслушать мужчину. Но ее солдат был другим... особенным... Из-за представляющихся возможностей у нее перехватывало дыхание. Этот человек мог занять очень важное место в ее жизни. Иона просто оскорбила бы богов, если бы отвернулась от него.
Эрадна все еще сидела на берегу, глядя на опустевшее море, когда какой-то объект привлек ее внимание. На поверхности моря, где-то на средней дистанции, появилось крупное существо, почти такое же темное, как базальт. Оно двигалось на юг, то исчезая, то появляясь снова, но гораздо дальше. Когда через мгновенье рядом с ним вынырнули еще несколько темных существ, Эрадна поняла, что видит стаю морских животных, разрезавших плавниками воду и поднимавших в воздух шлейфы брызг. Она встала на цыпочки. Пальцы ее ног погрузились в песок. Ей не понравилось увиденное зрелище. Она приняла его как дурной знак. Впрочем, девушка не знала смысла этого предвестия. Подобно другим знамениям, оно осталось неразгаданным для нее. Один мужчина в их лагере умел понимать такие знаки, но ей не нравились его манеры и взгляд. Иногда он вел себя, как слепой человек, которому требовалось все ощупывать руками, хотя каждый знал, что его зрение не уступало в остроте детскому. Эрадна закрыла глаза и попыталась убедить себя, что проплывавшие мимо твари несли предвестие для какого-то другого человека, а не для нее.
В самый темный час ночи она нашла особое место. Эрадна едва могла что-то видеть в свете новолуния. Сначала она потыкала землю заточенным колышком и взрыхлила ее. Затем, встав на колени, она загребла грунт руками и отбросила его назад. Это повторилось снова и снова. Когда яма углубилась, она разместилась на краю, уперев колени, как якоря, и выставив зад к ночному небу. Девушка начала черпать землю и гальку плоской створкой раковины. Ей приходилось выкапывать и кромсать неподатливые корни, сражаться с обломками породы и крупными камнями, которые она находила* все чаще по мере углубления ямы. В какой-то момент Эрадна не могла решить, довольна ли она ее размерами. Фактически глубина ограничивалась длиной ее рук. Она положила в углубление тюки и убедилась, что упаковка не порвана, затем быстро забросала яму землей и потратила около часа, перемещая камни, раскладывая сухие ветки и разглаживая хвою, чтобы скрыть следы своей работы.
В тусклом свете раннего утра она осмотрела место еще раз, запомнила ориентиры и затем ушла не оборачиваясь. Она больше не вела осла на привязи. Эрадна отвернулась от животного, предлагая ему полную свободу, но он поплелся следом за ней.
Через некоторое время она поднялась на ближайший холм и увидела страну, которая встретила ее всем своим вольным простором. В долине внизу тянулись сельские поля. На них чернели зубья скал, похожие на спины морских существ, за которыми она наблюдала прошлым утром. Ей вспомнились слова старухи. Она думала о них, с каждым шагом и шепотом заверяя умершую женщину в своем уважении к ней. Атнех была мудрой, но ни один человек не мог управляться чужим разумом. Эрадна следовала чутью. Неважно, что ум говорил ей иное. Она могла чувствовать запах того солдата на расстоянии, и у нее не было другого выбора, как только найти его и посмотреть, что из этого получится.
Куда ушло его детство? Магон задался этим вопросом в один из удушливых вечеров через несколько недель после поражения Гасдрубала у Бекулы. Он шагал в одиночестве вдоль низкого хребта. Охрана следовала за ним на расстоянии, но он велел им не попадаться ему на глаза. Ему нужно было побыть наедине с собой. Устав от непрерывных военных маневров, он мечтал хотя бы о кратком покое. Вопрос о детстве возник перед ним, когда он посмотрел на огромные сосны, окружавшие его. Их ветви начинали расти высоко над землей, но они были такими прямыми и крепкими, что деревья с переплетенными ветвями, напоминали людей, которые стояли, положив руки на плечи друг другу. Он видел подобное зрелище, когда, будучи ребенком, купил веревку и с ее помощью вскарабкался на похожие ветви, а затем, чувствуя липкость смолы на ладонях, протиснулся сквозь хвою. Он увидел самые дальние места, до которых мог бы дойти за день. Он смотрел на диких зверей, живущих в лесу, и воспринимал мир с высоты, представляя себя то совой, то ястребом, то огромным орлом.
Как странно думать, что в его жизни было такое чудесное время. В ту пору он хотел хаоса вместо созерцания, шума и звона оружия вместо тихой беседы с наставником, драк с товарищами вместо объятий матери и сестер. Он целыми днями мог слушать эпические истории греков, теряться в приключениях людей, живших века назад, и восхищаться героями, которые общались с богами и касались величия времен. Его уроки войны были когда-то простыми упражнениями для ума и тела. То были игры с вырезанными из дерева солдатиками, маршировавшими по миниатюрным полям сражений. Их безмолвные, бесстрастные и бескровные фигуры оживлялись его пальцами или падали от камушков, которые он швырял в них в шутливых битвах. В то время он черпал свой военный опыт из мальчишеских игр. Но как ему тогда хотелось вырасти и воплотить его в реальность! Он мечтал о том, чтобы его руки направляли наконечник копья или сносили головы с плеч, чтобы его рот приказывал людям убивать и грабить. Какой мальчишка на земле не грезил о подобном?
Однако детство ушло. У него больше не было товарищей по играм, расставлявших свои фигурки в шаге от него. Теперь он проводил дни и ночи в толпе убийц — среди людей многих национальностей, которые объединились вместе только из-за жажды крови и денег. Магон не очень огорчался такой переменой в своей жизни. Он просто не мог вообразить себе другую судьбу. И все же его удивляло, что в нем сочетались ребенок и солдат. Рядом с Ганнибалом ему удавалось сохранять убежденность в величии войны. Их подвиги обрастали легендами. Их победам и триумфам улыбались боги. Иногда совместные действия с Ганноном и Гасдрубалом тоже наполняли его радостью. Они прикасались к величию героев и верили, что разделяют блеск славы Ганнибала.
Однако это было до появления Публия Сципиона. Один человек, три месяца, две битвы — и все изменилось. Магона тревожили не просто стратегические промахи. В отсутствие Ганнибала первые порывы ледяного ветра поражений сбросили маску, которую он, сам того не понимая, носил уже долгие годы. Она походила на шлем, закрывающий часть обзора. Магон признавал только то, что подтверждало его детские фантазии. Однако последние недели — после того как маска упала, — он находился под обстрелом неприятных образов, которые прежде отвергались его сознанием. Он вспоминал лица сирот, страдание в глазах плененных женщин, горящие дома, отчаянные взгляды людей, у которых отбирали зерно и лошадей, а порою и жизни. За звуками реальности он слышал их плач, приходивший откуда-то из-за затылка. Везде проявлялись мерзкие знаки войны. Все было варварским на вид. Как он мог не замечать этого прежде? Ему внезапно показалось, что такие сцены как раз и являли истинный лик войны. Где в нем было благородство? Где радость героев? Почему он больше не цитировал строки эпических поэм, воспевавших величие сражавшихся воинов? Магон понимал, что подобные мысли ослабляли его. Однако он не мог стряхнуть с себя навязчивое уныние. Ему вспомнились приступы меланхолии, часто одолевавшие Ганнибала. Брат никогда не говорил об их причине. Тоска Ганнибала могла объясняться чем угодно, но только не сомнениями. Он всегда был уверен в своем видении мира, как будто сам создавал его.
Ганнон подошел к нему медленно и тихо. Сосновая хвоя делала его шаги почти неслышными. Мерцающие отблески от его чешуйчатых доспехов из серебристого металла придавали ему сходство с рыбой. Посмотрев на лицо брата, Магон увидел материнские черты. Он поморщился при мысли о ней. Ему вспомнилась возвышенная атмосфера, которая царила в их карфагенском доме. Как глупо они радовались жизни, забывая о том, что колесо судьбы по-прежнему вращалось — сегодня ты смотришь на солнце, а завтра лежишь, погребенный в земле.