Горе мертвого короля
Шрифт:
Везунчик пал в снегах. Рухнул прямо подо мной и больше не встал. Я пытался поднять его. Уговаривал, ругал, но он, похоже, сломал ногу. Тогда я лег с ним рядом, обнял его и оставался с ним, пока он не умер. Говорил с ним, благодарил за все — за то, что он нес меня, вез меня так долго, так далеко, и всегда слушался, и сносил без единой жалобы все, на что я его обрекал, — голод, холод и мою тоску.
Когда он умер и глаза его остекленели, у меня было искушение больше уже не двигаться, тут и остаться с ним, с моим храбрым товарищем по несчастью, и дать себе тоже тихо отойти. Но он стал совсем холодным, а я весь горел, и тогда я подумал, что мы уже больше не подходим друг к другу и остаться здесь было бы неправильно. Я встал, снял с него седло, погладил на прощанье длинную костлявую морду, присыпал ему голову красивым чистым снегом, искрящимся в лунном свете. И пошел дальше пешком.
Я побывал в городах Юга, побывал на плоскогорьях Запада, объездил одну за другой все деревни. После Везунчика у меня было еще четыре лошади. Нет, пять, считая ту, которую я украл. Все уже путается в памяти. Последняя — вот эта белая кобылка, я зову ее Мона, и она хорошо ходит рысью.
Когда миновало два года, я вернулся в порт, как и планировал. Но на этот раз даже не взошел на корабль. Я смотрел, как он снимается с якоря, выходит из гавани и удаляется в белое, как хлопок, небо — без меня. И пошел обратно, потому что взойти на корабль значило отказаться от тебя навсегда, потерять тебя. А я не хочу тебя терять.
Я сказал себе: «Ну ладно, ладно… еще немного поищу, Лия… кладу на это еще жизнь… всего одну жизнь, и ни днем больше… а потом — домой, на Малую Землю…»
14
Где ты?
Где ты, Алекс? Ki'et fetsat meyit… мой маленький враг… Я так давно тебя ищу.
Тебя нигде нет. Можно подумать, тебя поглотило пространство. Как будто ты и не существовал вовсе, только снился мне в долгом невероятном сне, где было столько всего — изматывающий путь по морозу, симфонический оркестр в небесах, ледяные и жгучие поцелуи, касание смерти, хлев, безумный старик в озаренной луной могиле, лошадь, кролик в ловушке…
Где ты, любовь моя? Никогда не прощу тебя, если ты умер!
Они били меня, чтобы я замолчала. Я кричала тебе — «Беги!» Один зажал мне рот ладонью, но я все равно пыталась кричать, тогда другой так хватил меня кулаком, что у меня все поплыло в глазах. Когда я очнулась, никого кругом не было. Я прошла по дороге до поворота, откуда видна равнина, и увидела удаляющийся отряд. Далеко-далеко, всего-то горстка черных точек на снегу. Я закричала, но ты уже не мог меня услышать.
Я побежала в хлев. Они оставили мне Факси. Я запрягла его в сани, которые ты приготовил к отъезду, и пустилась за вами вдогонку, ни дверь не закрыла, ничего, я себя не помнила. Только тетрадь захватила, рефлекс сработал. А ведь в ловушке-то и правда был кролик, жирный такой. А я его оставила лисицам. Жалко.
Я не рассчитывала вас догнать. Какая уж скорость у Факси с его толстой задницей, да и потом, что бы я стала делать? Не когтями же тебя у них выцарапывать? Хотя…
Нет, у меня была одна мысль, одна навязчивая идея: не потерять тебя из виду, узнать, куда тебя везут. Я с ума сходила от страха, что потом уже не смогу тебя найти. Как же я была права…
Бедный Факси, я стегала его, осыпала бранью, не давала дух перевести. Я орала: «В галоп!» Но он этого попросту не умеет, ты же помнишь. Самый его быстрый аллюр выглядит как мирное возвращение с ярмарки. Я ехала на юг по вашему следу, до боли в глазах вглядываясь в горизонт. Потом свечерело, стало темнеть, и я сбилась с дороги. Факси совсем выдохся. Пришлось остановиться. Я накормила его, напоила. Кругом стояла такая тишина… Мне чудилось, что равнина говорит со мной: «Гляди-ка, опять ты… мы, кажется, знакомы… узнаешь меня? Я белая, холодная, смертоносная, теперь вспомнила?» Мне стало не по себе.
Тут они и появились — подскакали с востока. Десяток всадников на низкорослых косматых лошадках — казаки в своих кафтанах и мохнатых шапках, с черными усами и длинными пиками. Они спросили, куда это я еду. Я не могла признаться, что хочу узнать, где мой возлюбленный-fetsat. Эти люди терпимостью не отличаются. Они бы очень плохо приняли подобное признание. Так что я сказала, что была в плену, кашеварила в военном лагере, откуда и сбежала. Что, кстати, было чистой правдой. Сбежала, да еще и лошадь увела? Да, эта лошадь возила фуры с продовольствием. И продукты оттуда? Да, я их украла. Ну, молодец, девочка, браво! Они смеялись и хвалили меня. Я показала себя славным солдатиком.
Я упиралась, как могла, но они заставили меня повернуть обратно. Темно, ты заблудишься, а потом, в той стороне, где столица, скоро будет опасно. Почему? Потому.
Так что мне пришлось развернуться и ехать с ними до деревни по ту сторону леса. Думаю, оттуда Родион и привозил продукты. Деревня была наводнена солдатами: авангард нашей армии. От них я узнала, что готовится большое наступление, что в ближайшие дни многотысячное воинство должно обрушиться на армию Герольфа, разбить ее наголову и освободить столицу. Тут ко мне вернулась надежда. Может быть, если на ваших нападут, они забудут тебя расстрелять… или не успеют.
Тебя расстрелять… Как можно ставить рядом эти два слова! Как можно было придумать такую чудовищную вещь: заставить кусочки свинца войти в твое тело, чтобы ты умер. Ты, такой нежный, такой незлобивый. Я прочла это в твоих глазах сразу же, в самый первый раз, когда наливала тебе похлебку, а рядом случилась драка. Если бы не эта драка, я бы, конечно же, и носа не подняла от котла. Это у нас было как закон: никогда не смотреть на тех, кого обслуживаешь. Пусть не думают, что мы им служим добровольно! Мы были прежде всего пленницами, а уж потом поварихами. Все взгляды обратились к дерущимся, все, кроме наших, которые встретились, да так и остались. Мы уже шли против течения, мы двое — против всего, и против всех, и против хода истории… Два fetsat’а! Я влюбилась в тебя за четыре секунды. Уже в тот первый вечер ты мог бы добиться от меня всего, чего бы ни пожелал, — я уже была вся твоя. Скажи ты мне: «Пошли, уйдем с тобой вдвоем — пешком, куда глаза глядят, в морозную ночь, на верную гибель…» — я бы пошла.
Погоди, так ведь я же и пошла!
Где ты, Алекс?
Я искала тебя много недель. Как одержимая, не останавливаясь ни перед каким безумством: запрягла Факси, и мы с ним влились в поток разбитых отступающих войск в надежде отыскать тебя. Я искала тебя в этих толпах солдат, среди этого беспорядочного панического бегства на запад. Изуродовала себя, как могла, чтоб ко мне не приставали, — оделась, как куль, надвинула шапку до самых глаз, лицо перемазала, так что не разобрать было, мужское оно или женское. У всех подряд я спрашивала: «Алекс Йоханссон?» — самым грубым голосом. «Алекса Йоханссона знаете?» На меня не обращали внимания. Принимали, видимо, за полоумную (или полоумного).