Горе невинным
Шрифт:
– Вот ты и задумал до правды доискаться, – вмешалась Мэри. – Если сказочка лживая… тогда правда в том, что кто-то из нас… Ничего не хочу знать. К чему? Разве неизвестность не милее в сто раз?
Филип Дюрант удивленно посмотрел на нее:
– Прячешь головку в песок, а, Полли? А вполне естественное любопытство?
– Говорю тебе, ничего не хочу знать! Кошмар какой-то. Хочу забыть и не думать об этом.
– Тебе не хочется во имя твоей матери выяснить, кто же ее убил?
– Что в том толку-то? Два года думали, что убийца Джако, и все было хорошо.
– Да, – сказал Филип, – дальше некуда, как хорошо.
– Не
– Ты не можешь понять, Полли, что это вызов мне? Вызов моему разуму? Не стану утверждать, что я особенно остро пережил смерть твоей матери или что любил ее до безумия. Нет. Она все силы положила, чтоб мы не женились, ну и бог с ней, ведь все равно я тебя получил. Не так ли, девочка? Нет, речь идет не о мщении и не о жажде справедливости. Быть может, это не более чем любопытство, хотя надеюсь, что мною движет не одно лишь оно.
– Я считаю, что ты не должен вмешиваться в это дело, – пробурчала Мэри. – Ничего хорошего не получится. О, Филип, умоляю тебя! Поедем домой, и все позабудется.
– Что ж, – произнес Филип, – ты так и будешь всю жизнь мной помыкать? Я намерен остаться здесь. Могу я хоть раз поступить, как мне хочется?
– Я хочу, чтоб ты ни в чем не знал недостатка, – сказала Мэри.
– Полно, дорогая. Ты хочешь нянчиться со мной, как с маленьким ребенком, угождать мне каждую минуту. – Он засмеялся.
Мэри тоскливо на него посмотрела:
– Никогда не поймешь, серьезно ты говоришь или нет.
– Я считаю своим долгом установить истину.
– Зачем? Какая в том польза? Кого-то еще упрятать за решетку? Просто кошмар.
– Ты неправильно меня поняла, – возразил Филип. – Я не говорил, что если найду преступника, то донесу на него в полицию. Это зависит от многих обстоятельств. Скорее всего, я не смогу этого сделать уже из-за одного лишь отсутствия надежных доказательств.
– В таком случае как ты собираешься установить истину, если нет надежных доказательств?
– Для этого существует масса возможностей, которые дают вполне приемлемые результаты. Я считаю безусловно необходимым выяснить правду. Некоторые обитатели этого дома стоят перед трудноразрешимыми проблемами…
– О чем ты?
– Ты ничего не замечаешь, Полли? Я имею в виду твоего отца и Гвенду Воугхан.
– Нет, а в чем дело? Кроме того, я действительно не понимаю, почему отцу вздумалось снова жениться в таком возрасте.
– Зато я его понимаю, – сказал Филип. – Как ни говори, с супружеством ему не повезло. И вот представилась еще одна возможность насладиться счастьем. Пусть это будет счастье поздней любви, но все-таки счастье. Или, скажем, такая возможность у него была, ибо в последнее время многое изменилось. Не все у них с Гвендой ладится.
– Полагаю, из-за этого дела… – нерешительно промолвила Мэри.
– Именно из-за него, – поддержал ее Филип. – Их отношения все более осложняются. На то имеется две причины: подозрение или сознание вины.
– Кто же кого подозревает?
– Хм, скажем так, взаимные подозрения или обоюдное сознание вины. Выбирай, что тебе больше нравится.
– Не надо, Филип, не знаю, что и подумать. – Вдруг легкой тенью по ее лицу скользнула радость. – Думаешь, Гвенда? Вероятно, ты прав. Господи, хоть бы так было!
– Бедная Гвенда! Ты заподозрила
– Да, – призналась Мэри. – Значит, не мы.
– Для тебя это главное, да? – спросил Филип. – Семейная солидарность?
– Разумеется.
– Разумеется, разумеется! – раздраженно проворчал Филип. – Беда в том, Полли, что ты полностью лишена воображения. Не можешь поставить себя на чье-нибудь место.
– Зачем это? – спросила Мэри.
– Да, зачем это? – передразнил ее Филип. – Скажем, если у меня совесть чиста, мне все нипочем. Но я могу поставить себя на место твоего отца или Гвенды, чтобы понять, как им приходится страдать, если они невиновны. Какая глубокая трагедия для Гвенды – ощущать свою отчужденность, сознавать, что она уже не может выйти замуж за любимого человека. И попытайся теперь поставить себя на место своего отца. Для него нестерпима мысль, что женщина, которую он любит, способна убить, а она, без сомнения, имела такую возможность и имела мотив. Он надеется, что это не так, почти убежден в ее невиновности, но не совсем в этом уверен. Более того, он никогда не будет уверен полностью.
– В его-то возрасте… – затянула Мэри.
– В его возрасте, в его возрасте! – вспылил Филип. – Разве не понятно, что возраст лишь усугубляет для него трагизм ситуации? Ведь это последняя в его жизни любовь, глубокое, искреннее чувство. А теперь подойдем к делу с другой стороны, – продолжал он. – Допустим, что Лео вырвался из туманного сумрака своего внутреннего мирка, в котором ему так долго пришлось пребывать. Допустим, что именно он нанес своей жене смертельный удар. Даже тогда бедняга вызывал бы сострадание. Нет, – добавил Филип после глубокого раздумья, – совершенно не могу представить, что он способен совершить нечто подобное. Но не сомневаюсь, что у полиции он на подозрении. Теперь, Полли, давай послушаем твою точку зрения. Кто, думаешь, это сделал?
– Откуда мне знать? – буркнула Мэри.
– Хорошо, допускаю, ты не знаешь, – сказал Филип, – но, может быть, что-то сообразишь… если призадумаешься.
– Говорю тебе, я категорически отказываюсь размышлять о таких вещах.
– Интересно, почему? Из-за элементарного отвращения? Или… потому, что ты знаешь больше, чем хочешь сказать? Так ты уверена, что не желаешь ни о чем задумываться и не хочешь мне ничего рассказать? Быть может, Хестер у тебя на уме?
– О боже мой! С какой стати станет Хестер убивать маму?
– Так-таки нет причин? – задумчиво произнес Филип. – Но о подобных вещах все время читаешь. Избалованные сынок или дочка в один прекрасный день совершают необъяснимый по своей глупости поступок. Любящие родители отказываются дать мелочь на кино или купить новые туфли либо, скажем, не пускают погулять с приятелем в десять часов вечера. Пустяк, ничего существенного, но взрывчатка уже заложена, остается лишь поднести спичку к шнуру. В голове подростка сумятица, он хватает молоток, топор, а то и кочергу, и дело сделано. Объяснить подобное нелегко, но такое случается. Достигает предела прочность цепи подавляемых желаний. Такой схемой можно объяснить поведение Хестер. Трудно сказать, что творится в ее славной головке. Конечно, она слаба и потому сердится. А твоя мать не раз заставляла ее почувствовать собственное бессилие. Да, – оживившись, Филип подался вперед, – кажется, Хестер мы разложили по косточкам.