Горе от богатства
Шрифт:
Ему было семь лет, когда Мэри Сэлливан вернулась в Киллари с Маурой на руках. С тех пор он не оставлял их, помогая во всем. А когда Маура поселилась в Баллачармише, и Кирон стал управляющим, они сблизились еще больше, катались верхом почти каждый день, обсуждали ее занятия, его работу в поместье, им было легко и весело вместе, их связывало общее прошлое. И вот предстоит расставание. Если Маура действительно уедет в Америку, как задумала, он, скорее всего, никогда ее больше не увидит. Он спросил быстро, как бы между прочим:
– Если
– Нет, – не задумываясь, отозвалась девушка. – Нет. Я бы осталась только в Баллачармише.
Баллачармиш. Кирон мог предложить Мауре многое. Как управляющему лорда Байсестера ему полагался хороший каменный дом, он будет уважаемым человеком. Но предложить ей ничего похожего на Баллачармиш он не может. А Кирону вовсе не хотелось, чтобы его жена тосковала по дому и жизни, которые он ей никогда не сможет обеспечить. Но не только это мешало ему заговорить о свадьбе. Семейная жизнь – дело хлопотное. Пойдут дети, возрастет ответственность, а ему всего двадцать пять лет, перед ним вся жизнь, и он собирается насладиться ею сполна, так зачем связывать себя!
Слова, чуть не сорвавшиеся у него с языка, так и остались невысказанными. Кирон знал, он никогда не забудет это мгновение и однажды горько раскается, что промолчал.
– Напиши, как доберешься до Нью-Йорка, – отрывисто сказал он. Кирон больше не надеялся на свою выдержку. Он соскочил с изгороди, неожиданно по-взрослому поцеловал Мауру в губы, подхватил сумку и зашагал прочь.
Несколько минут Маура соображала, что произошло. В голове у нее все поплыло, и она крепко ухватилась руками за изгородь; чтобы не упасть. Может быть, надо побежать за ним, сказать, что она передумала? Что она не представляет жизни без него и что, возможно, в Уотерфорде или соседнем от Килкенни найдется место и для нее?
Кирон был уже ярдах в ста. Проклиная свою нерешительность, Маура наблюдала, как он бросил сумку в поджидавшую его повозку, как запрыгнул в нее и уселся рядом с дворовым мальчиком-возницей, который должен был довезти его до вокзала в Рэтдраме.
– Кирон! – Маура спрыгнула с изгороди и побежала. – Кирон!
Но было слишком поздно, дул встречный ветер, Кирон не расслышал ее слов.
– Кирон! – крикнула она еще раз, не останавливаясь. Повозка подпрыгивала по пыльной дороге на Киллари и вскоре скрылась за поворотом.
Маура остановилась, от бега закололо в боку. Чувства и мысли ее смешались. А может, и лучше, что он не услышал ее? Может быть, приняв его предложение, она бы стала ему обузой, а не другом? И поцелуй, возможно, ничего не значит. Кирон, наверное, всех горничных поцеловал на прощание точно так же. Она крепко обхватила себя руками, дыхание стало ровнее.
Значит, судьбе угодно, чтобы Кирон не услышал ее, чтобы ушел из ее жизни навсегда, как ушли лорд Клэнмар и мама. Что ж, она смирится и с этой потерей, перенесет ее так же, как и прощание
Изабел наотрез отказалась покинуть Баллачармиш до отплытия Мауры. Раздосадованная мисс Марлоу телеграфировала лорду Клэнмару, что они смогут прибыть в Лондон только тремя днями позже оговоренного срока. Она весьма неохотно согласилась сопровождать девушек в нелегкой поездке по железной дороге до порта Квинстаун. Она понимала, что, если откажется, Изабел отправится в поездку одна. Когда выехали из усадьбы, Маура ни разу не посмотрела назад. Она знала – стоит ей оглянуться, и она не сможет с собой справиться. Она уселась в экипаж с одной небольшой сумкой, побелевшим лицом и полными горя глазами.
Когда проезжали через Киллари, деревушка, казалось, вымерла, и Маура благодарила небо за это. Изабел держала ее под руку, ей вспомнился тот давний день, когда она впервые ехала в Баллачармиш, и крошечная детская фигурка с высокого косогора радостно махала ей рукой.
В Квинстауне они быстро доехали от вокзала до порта на извозчике. Когда они поравнялись с вереницей экипажей, выстроившихся в очередь к трапу первого класса, извозчик, извиняясь, сказал:
– Мадам, я не могу подъехать ближе к вашему трапу. К трапу четвертого класса нет подъезда.
На причале стояли невообразимые суматоха и шум. Справа oт них, ближе к носовой части корабля, устремлялся вверх трап первого класса. По нему поднимались хорошо одетые пассажиры, сновали носильщики с багажом. Слева от них бедно одетые люди плотной толпой проталкивались к трапу, ведущему в чрево корабля.
Видя растерянность мисс Марлоу, извозчик объяснил:
– Трап для пассажиров четвертого класса слева, мадам.
Мисс Марлоу бросила один только взгляд на напирающую толпу полуголодных оборванных ирландцев с котомками в руках и сказала почти без чувств:
– Все, дальше нельзя. – Она повернулась к Мауре. – Моя дорогая, мы должны проститься здесь. Спаси тебя Бог.
Маура поцеловала ее в щеку, пытаясь сдержать сдруг нахлынувшие слезы. Она сошла вниз, Изабел – за ней.
– Изабел, сейчас же вернись! – испуганно потребовала мисс Марлоу. – Это опасно, Изабел! Изабел!
– Я пойду с Маурой, – невозмутимо ответила девушка, пропуская мимо ушей призывы мисс Марлоу. Она взяла Мауру под руку, и они направились сквозь толпу отчаявшихся людей к трапу.
– Трап для благородных на носу! – крикнул один из матросов, увидев в толпе черный шелковый кринолин Изабел.
Мауре было проще. Чтобы собрать денег на проезд, она продала все, что имела, включая траурное платье, которое не снимала после смерти лорда Клэнмара. Оставила себе одно-единственное платье с высоким воротничком, прочное, из плотного ситца цвета черники, почти траурное. Из вещей у нее в сумке лежали только шаль, несколько нижних сорочек и ночная рубашка.
– Для благородных трап на носу! – опять повторил матрос.