Горе от богатства
Шрифт:
– Не ждите меня, – коротко сказала Маура изумленному кучеру. – Я вернусь сама.
Она отвернулась от кареты и пошла по тротуару. Внезапно ее охватило неведомое до сих пор чувство свободы. Впервые с тех пор, как она ступила на землю Америки, ее никто не сопровождал. Маура подняла лицо к солнцу, наслаждаясь теплом его лучей. Она вдыхала запахи улицы, по спине струйкой стекал пот, пыль щекотала ноздри, экипажи беспорядочно проезжали взад и вперед. Эта улица с ее суматохой и была настоящим Ныо-Иорком.
Люди, проходившие мимо, казалось, собрались сюда из всех стран, какие только есть на земле. Маура видела черные лица, лица азиатов, выходцев с Востока. Только что мимо прошла женщина явно нордического типа со светлыми волосами, а вот следом за ней идет рыжеволосая веснушчатая шотландка.
Маура нигде не видела следов недавних волнений, о которых рассказывал паренек-посыльный, доставивший в Тарну письмо о Александра. Она совсем не боялась, что идет одна, без сопровождения. Казалось, весь город принадлежит ей. Любопытство переполняло ее. Ей хотелось знать, насколько велик парк, который она заметила, когда они с Александром ехали из порта к его отцу. Тогда парк показался ей очень большим. Мауре хотелось, чтобы в парке было озеро. Это немного напоминало бы ей озеро Суир.
Маура пересекла улицу и посмотрела вверх на растущие стены нового собора. Архитектурный стиль здания уже проглядывал сквозь незаконченные формы. Новая готика. Маура улыбнулась, вспомнив, что покойный лорд Клэнмар был решительно настроен против возрождения готического стиля в архитектуре, но даже он признал бы целесообразность подобных форм в соборе. На строительной площадке трудились десятки рабочих, и среди разноязычного шума голосов Маура с радостью узнала родной ирландский.
Ее улыбка стала шире. Правильно, так и должно быть. Город станет своим для ее соотечественников так же, как когда-то стал своим для голландцев и для всех последующих иммигрантов со всех концов света.
– О чем задумалась, любимая? Или мне и знать ни к чему? – внезапно раздался за спиной такой родной и веселый голос.
– Кирон! Кирон! – Маура обернулась, глаза ее сияли. Кирон улыбался, глядя на нее. Его кепка на копне густых упругих волос была сдвинута чуть набекрень, ворот выцветшей голубой рубахи распахнут, куртка висела через плечо на большом пальце – словно они никогда не расставались. Кирон выглядел точно так же, как при их прощании в Баллачармише.
– Кирон, если бы ты знал, как я соскучилась по тебе! – Маура не сдержала слез, она смеялась и плакала одновременно. Она обняла его и крепко прижалась, как будто не хотела никогда отпускать.
И хотя Кирон все еще улыбался, голос его стал странно глухим, когда он, крепко обнимая Мауру, сказал:
– Конечно, сестренка, я тоже скучал без тебя.
Наконец Маура отпустила Кирона, вытерла мокрое лицо и, глядя ему в глаза, сказала, улыбаясь:
– Не могу поверить, что мы расстались с тобой немногим более двух месяцев назад в Баллачармише. Столько всего случилось за это время, хватило бы на всю жизнь.
– Случилось больше с тобой, чем со мной. – Кирон старался говорить беспечно, он поднял руку Мауры с золотым обручальным кольцом на пальце. – Ты, наверное, ничегошеньки не знала о своем муже, когда выходила за него.
Кирон почти угадал, Маура покраснела.
– Знала, Кирон. Не в том смысле, что ты имеешь в виду. Но я знала о нем все, что мне нужно было знать, еще до того, как он со мной заговорил.
Ни один мускул не дрогнул на широком лице Кирона, только по его карим глазам Маура видела, что не убедила его.
– Тогда давай найдем местечко поспокойнее, чем этот перекресток, и ты меня убедишь, – сказал Кирон и взял Мауру под руку, как близкий друг. – Куда бы нам пойти? Или ты теперь ходишь только к Дельмонико и Шерри?
– Я еще не была у Дельмонико, а о Шерри вообще не слышала, – отозвалась Мауоа, на седьмом небе от счастья. – Как это ты знаешь о Нью-Йорке больше меня? Я здесь уже третий месяц, а ты всего несколько дней как приехал.
Кирон улыбнулся, крепкие белые зубы блеснули на бронзовом от загара и обветренном от работы на свежем воздухе лице.
– Может быть, ты и живешь в Америке третий месяц, но не в Ныо-Иорке. Расскажи мне о ферме.
– О ферме? – изумленно переспросила Маура. Какое-то время она смотрела на Кирона непонимающими глазами, потом до нее дошло. Она хихикнула. – Знаешь, Тарну трудно назвать фермой. Она очень похожа на Баллачармиш. Там чудесно. И местность очень красивая, такие горы…
– Но не как в Ирландии, – перебил ее Кирон, его лицо вдруг погрустнело.
– Нет, не как в Ирландии. – Маура замолчала и сжала ему руку.
Какое-то время они молчали, вспоминая Баллачармиш, ни с чем не сравнимое величие гор Кидин и Лугнаквиллия, прекрасное озеро Суир.
Потом Кирон повел Мауру сквозь людской поток в шумное, оживленное кафе.
– Правда, что лошади Каролисов одни из лучших в мире?
– Ты слышал о них?
Маура была уверена, что ничего не сообщала Кирону о лошадях. Она писала только об Александре.
Они сидели на скамье за длинным деревянным столом, поверхность которого совсем побелела от того, что его часто скребли.
– Каждому, кто хоть немного разбирается в лошадях, знакомо это имя. Меня удивляет, что ты не знала этого.
Маура подвинулась ближе к Кирону, рядом с ней сидел плотный коренастый мужчина, который, широко расставив локти, уплетал похлебку из моллюсков.
– Я никогда не связывала имя Каролисов ни с чем – ни с лошадьми, ни с Нью-Йорком…
– Ни с богатством? – Голос Кирона звучал так весело, что Маура опять рассмеялась.
– Нет, в этом меня никак нельзя обвинить. Я не охотилась за состоянием.
К ним подошла официантка и стояла в ожидании, пока они сделают заказ.
– Пиво, чай и два пирога с курятиной, – заказал Кирон с видом знатока.
– Я вижу, ты здесь чувствуешь себя как дома. Что это за пироги с курятиной? – спросила Маура.
– Это такая вкуснотища – пальчики оближешь. А теперь расскажи-ка мне о своем муже. Что ты нашла в нем такого особенного, не считая его огромного состояния, конечно? Почему ты выскочила за него так быстро? Вы даже не были знакомы.