Горе побежденным
Шрифт:
- Так.
- И, что это состояние образовалось вследствие обладания чудесным кольцом, так?
- Так.
Собакин вытащил из кармана сложенный лист бумаги.
- Это заключение о благосостоянии господина Поливанова на момент смерти. Извольте взглянуть. Могу добавить, что наследственных денег князя Глебовского было приблизительно столько же – 400 тысяч.
- Не может быть! А если он вывез остальные деньги заграницу? Я вам уже говорил, что его частных дел никогда не знал.
- Теперь, что касается благотворительности Поливанова. О ней никто не слышал - я наводил справки.
- Благотворительностью можно заниматься, не афишируя своё имя, – возразил полковник. – И потом, я знал об этом от самого Алексея. В конце концов – мне нет до этого дела.
- Вам не кажется, любезный Василий Андреевич, что в прошлый раз вы описали нам Поливанова совсем не таким,
- В друзьях тоже можно ошибиться, – полковник закурил. – Я вам и в прошлый раз говорил, что Алексей был человеком скрытным, по крайней мере, в отношении меня.
- Скажите, а вы виделись с господином Лавренёвым после смерти Поливанова? – продолжал спрашивать Собакин.
- И в клубе и здесь, у меня, а что?
- Он вам говорил о том, что думает о смерти вашего товарища и о пропаже кольца?
- Не финтите, господин Собакин, – усмехнулся Ушинский. – Я о других с вами говорить не буду. Если вам интересно знать мнение Ивана – спрашивайте у него сами и не впутывайте меня в это дело, – и крикнул куда-то в коридор: – Яшка, коньяку!
- Как бы вы отнеслись к сообщению, что «Чёрное сердце» взял Иван Николаевич? – не унимался Вильям Яковлевич.
Полковник пристально посмотрел на сыщика, взял у лакея пузатую бутылку, молча налил три большие рюмки коньяка и махнул рукой – дескать, присоединяйтесь, сам выпил, потом налил ещё в свою рюмку, несмотря на то, что гости пить не стали.
- Так как же? – нарушил молчание Собакин.
- Вздор всё это, – спокойно сказал Ушинский. – С чего вы, собственно, это взяли?
- Допустим, это моя версия.
- Такую версию надо подтверждать доказательствами, милостивый государь.
- Разумеется. Но прежде, я хотел бы узнать от вас: что вы знаете о преступлении Лавренёва?
Ушинский откинулся на диван и закрыл глаза.
- Я ничего не знаю, – тихо произнёс он. – А вот вы, расскажите о ваших домыслах.
- К сожалению, это не домыслы, как вы изволили выразиться, а - правда. И, я знаю о преступлении всё, кроме причины, без которой у меня нет полной картины произошедшего.
- То есть, нет главного.
- Если хотите – да, – согласился Собакин. – Но, сами понимаете, - это дело времени. А вот вы, совершаете большую ошибку, скрывая от меня правду. Вас могут привлечь, как соучастника. Лавренёв молод и, чтобы смягчить свою вину, может свалить всё на вас. Особенно, если откроется неприглядная картина вашего тройственного союза на поприще карточной игры.
Полковник открыл глаза. Сыщикам показалось, что он вмиг протрезвел.
- У меня есть свидетельство одного маркёра из клуба, – продолжал давить Собакин. – Я думаю, что его рассказ вкупе с документом, где говориться, что у Поливанова не было большого капитала, сделает в ваших кругах, особенно в Английском клубе, ошеломляющий эффект.
Полковник тяжело поднялся. Было видно, что каждое слово даётся ему с трудом:
- Господа, в настоящее время я не в состоянии продолжать этот тяжёлый для меня разговор. Перенесём его на завтра. Даю вам слово офицера, что отвечу на ваши вопросы. А сейчас, я хотел бы остаться один. Прошу меня извинить. Оставьте ваш адрес, и я до конца этого дня извещу вас о часе нашей встречи.
Сыщикам ничего не оставалось, как откланяться.
– он взял паузу, чтобы выяснить у маркёра, о чём мы осведомлены, – сказал Вильям Яковлевич, когда с помощником вышел на улицу. – Что ж, пусть. По моему настоянию, господин Мозен устроил так, что этот самый маркёр уволился из клуба и навсегда покинул Москву.
- Что это вы так с ним обошлись? – спросил Александр – защитник людей.
- Пусть скажет спасибо, что под суд не попал за мошенничество.
- Ага, ему нельзя, а господам - можно.
- Глупости говорите, любезнейший. Кто вам сказал, что мы оставим это дело как есть?
- Жалко полковника, – вдруг сказал Ипатов. – Служилый человек, при хорошем звании, а семью потерял, пьёт, играет. Жизнь у него, как говорит отец Меркурий, сильно засорилась.
- А Канделябров любит говорить, что «цена жизни зависит от её употребления», – заметил Собакин. – У полковника с этим - проблемы. Посмотрим, что он нам завтра скажет.
Но до завтра ждать не пришлось. Вечером от полковника Ушинского принесли письмо.
Господин Собакин!
Я так устал от этой жизни, что развязаться с ней – наилучший для меня выход. Когда вы будите читать эти строки, меня уже не будет на этом свете. Будь проклят тот час, когда я сошёлся с Поливановым! После того, как он получил в наследство «Чёрное сердце», мы неоднократно проверяли его действие в игре: результата никакого. Тогда он предложил план: используя деньги, полученные им в наследство, составить несколько партий с крупным фиктивным выигрышем в его пользу, с тем, чтобы все подумали, что эта удача исходит от кольца. Объяснять противно, но дело было обставлено тонко: он даже оплатил участие в «игре» двух провинциальных актёров в роли банкира и крупного заводчика, которых он якобы «похудел» на крупную сумму. Смешно сказать: в этой афёре ходили одни и те же «наследственные» ассигнации. При этом на пальце Алексея показно; сверкало «Чёрное сердце». Свидетелей тому – пол-Москвы. Дело было сделано: ему поверили. А потом он объявил всем, что прекращает игру. Это вызвало ещё больший шум. Поливанов сам не ожидал, как стал большим авторитетом в нашей среде. В деле были: Поливанов, я, Лавренёв и маркёр Бубенцов из Английского клуба. Схема работала безупречно. Пользовались мы ей не часто, но метко: меньше чем за тысячи, не марались. Выигрыш делили поровну, исключая маркёра. Ему отводилась только второстепенная роль. Но человек он крепкий. Удивляюсь, что вы смогли его расколоть. С некоторых пор между нами начались дрязги. Алексей требовал себе бо;льшую часть куша, так как изначально, это был его план. К тому же, он вложил в него свой капитал, хотя мы ему за два года вернули с игры все деньги. Действительно, именно Поливанов придумывал разные схемы обмана и определял каждому его роль. Мы с ним спорили потому, что рисковали больше него – ведь он только по знаку маркёра появлялся в нужный момент, подавал нам знак или отвлекал игроков и тут же уходил, а мы доводили дело до конца. Вспоминать тошно. Хотя, после смерти семьи мне было в сущности всё равно как жить. О том, что моя трагедия произошла в день, когда я надел это чёртово кольцо – правда. Накануне мы придумали такой ход: при многих свидетелях я беру напрокат алмаз, еду в Купеческий клуб, играю с подставными партнёрами, и весь выигрыш достаётся мне. Когда на следующий день об этом заговорила вся Москва - у меня в доме стояло два гроба самых близких мне людей. С тех пор я не помню себя трезвым.
В день, когда случилось несчастье с Алексеем, мы с Лавренёвым приехали к нему днём, чтобы отдать его часть выигрыша и наметить новую схему «игры». Для этого Иван обещал познакомить Поливанова с петербургским промышленником Саниным и привезти его прямо с поезда в Английский клуб на ужин. Позже, уже в клубе Лавренёв мне объяснил, что промышленник отложил свою поездку. Именно поэтому, Поливанов оказался за ужином в одиночестве. Больше я ничего не знаю. Как я вам уже говорил, мы приехали с Алексеем в клуб вместе, поболтали с час и разошлись: я пошёл играть, а он заказал ужин и пошёл ждать Санина во «фруктовую». О том, что с ним случилось, я узнал только на следующий день.
Теперь о Лавренёве. Если он виновен, то, это выглядит достаточно странно: Поливанов обеспечивал Ивана необходимыми средствами на игру, которых, при всём его состоянии, не давала ему мать. Казалось бы, он должен с Алексея пылинки сдувать, а тут такое. Хотя, есть одна причина, из-за которой он мог хотеть завладеть кольцом и она - личная, которая для Ивана важнее денег. К тому же, он не такой конченый человек, как я и его крайне беспокоило наше содружество. Лавренёв им откровенно тяготился и мечтал прекратить это надувательство. В нашем триумвирате Поливанов был головой и неоднократно говорил, что «играть» мы будем до тех пор, пока нас не поймают за руку. Понятно, что он шутил, но Лавренёв очень болезненно на это реагировал. Я же, как законченный подлец, плыл по течению и готов был принять любую судьбу. Все знали, что после смерти семьи мне всё безразлично.
Пожалуй, я сказал больше, чем хотел.
Передайте Лавренёву, что я его жалею и всех прощаю.
По-возможности, не предавайте это письмо общественной огласке, в первую очередь из-за клуба. Меньше всего я хотел бы повредить его репутации, хоть сам делал это неоднократно.
Прощайте,
Василий Ушинский
На «охи» и «ахи» времени не было. К полковнику отправились сразу же и всей командой. Приехали на место, когда стемнело. Ещё на подъезде увидели, что все окна его дома освещены и внутри полиция. Не привлекая внимания, постояли невдалеке. Всмотрелись. Посреди улицы, опершись на метлу, стоял местный дворник и разговаривал с каким-то пузатым обывателем. Собакин отправил к ним Канделяброва. Минут через десять он вернулся и рассказал, что Ушинский написал предсмертную записку « В моей смерти прошу никого не винить» и выстрелил себе в висок.