Горечь
Шрифт:
И всё же пришлось: Щуречек убедил меня. Он говорил, что, если даже нам пока ничего не грозит, посещения гестаповца накладывают пятно на весь наш дом; отец привёл строчки из русской пьесы, которую очень любил и много раз читал в дни своей молодости: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!» Может быть, если ты уедешь, говорил отец, обер-лейтенант перестанет ходить…
Мой начальник, голландец Восс, одобрил наше решение и дал мне какое-то пустяковое поручение в земельное управление к своему шефу. Сказал, что недели две
Через несколько дней после приезда в Барановичи я пошла в земельное управление к заместителю начальника. Его я немного знала, он приезжал к нам в хозяйство. Звали его Келлер, был он немцем из Поволжья, светлый блондин, лет тридцати, ужасно вежливый, хорошо говорил по-немецки, по-французски, одевался на немецкий манер: высокие сапоги, кожаная куртка, тирольская шляпа. Похожих на него было много в охранных отрядах СС.
Должность он занимал немалую — ведал всеми сельскими хозяйствами большого района, но держался просто и дружелюбно, и называли мы его на польский лад «пан Славка». Он приветливо принял меня, выслушал, что я передала от Восса, и вдруг спросил:
— Что вы делаете сегодня вечером?
«Начинается, — подумала я, — и этот тоже!»
— Ничего, — ответила я, — буду у матери.
— Тогда приглашаю к себе на день рождения. Придут мои друзья. К семи часам. Вот адрес. — Он протянул мне визитную карточку.
— Я… я не знаю.
— Обязательно приходите! — В голосе послышался приказ.
Я не знала, как быть. Келлер всегда был доброжелательным, помогал нам с отцом в наших делах по хозяйству; я не хотела его обидеть, да и побаивалась, конечно. И я пошла. Он жил в хорошем доме; меня сразу провели в большую комнату, где стоял стол, уставленный закусками. Было несколько человек: все молодые, не старше тридцати. Особое внимание я обратила на привлекательную светловолосую женщину и её брюнета-мужа. «Какая пара! — подумала я. — Прямо для кинофильма».
Келлер познакомил меня со своими друзьями. Стали усаживаться за стол. Хозяин предложил место рядом с собой, что меня ещё больше насторожило. Говорили все по-русски. Я поняла, что красивая Тамара работает в гебитскомиссариате, а её муж, инженер, на аэродроме… Кто же они, эти люди? Немцы Поволжья, белорусы, русские?
Ужин был великолепный. Я забыла, когда так ела. Все веселились от души, словно войны никакой и не было. Потом один из гостей сказал:
— Спой, Слава, чего-нибудь.
Келлер поднялся и запел: «Широка страна моя родная…» Гости стали подпевать. Они тоже поднялись.
Я сидела, смотрела на их лица, на блестевшие глаза и не понимала: где я! Среди кого?.. Эту песню я уже слышала от Миши…
Потом они пели «Капитан, капитан, улыбнитесь…», «Синий платочек». Последнюю песню тоже очень любил петь Миша. У меня сжалось горло, навернулись слёзы.
Я продолжала размышлять… Все они работают у немев, на хороших должностях, все хорошо одеты, сыты. Зачем поют советские песни? Ведь это
В комнате стояло пианино. Кто-то начал играть, другие танцевали. Меня пригласил молодой врач по имени Шура. Он работал в немецком госпитале. «Что будет после войны?» — спросила я у него.
— После войны, — ответил он, — после войны вы, пани, будете счастливы и красиво одеты…
— И все будут свободны и сыты, — добавила Тамара, которая услышала разговор. — И в нашей стране будет не хуже, чем в других.
О какой «нашей» стране она говорит? — опять подумала я. — Ведь сама служит немецкому рейху…
Хозяин дома сказал, чтобы я не беспокоилась насчёт комендантского часа, он довезёт меня на своей машине. У остальных гостей тоже были специальные пропуска. Веселье продолжалось.
Когда мы ехали в машине, я всё время ждала, что пан Келлер скажет мне что-то… что — сама толком не знала. Но он говорил обычные слова.
— Вот и отстукало мне тридцать лет, Сонечка, — сказал он со вздохом.
«Сонечка» — так меня называл Миша.
— Вы не женаты? — спросила я.
— Нет. Перед войной всё не было времени… Может, оно и лучше. Некому горевать, если что…
Машина остановилась. Я вышла, поблагодарила.
— Когда возвращаетесь в Столбцы? — спросил Келлер.
— Ещё не знаю. У меня там… в общем, неприятности.
— Поезжайте обратно, — сказал он голосом, в котором прозвучали начальственные нотки, и я вспомнила, что он и правда мой начальник. — Я приеду туда через неделю, тогда поговорим. Спокойной ночи!
Через несколько дней я уехала из города. Отец встретил меня ворохом новостей: арестовали сына хозяина нашего дома; двое русских, служившие у немцев, — врач и инженер, мы их хорошо знали, перешли к партизанам…
— А этот… обер-лейтенант? — спросила я.
— Приходит чуть не каждый день, сидит, о тебе не спрашивает… Как будто и так всё знает… Напрасно ты вернулась!
Я, как могла, успокоила отца, сказала, что скоро приедет Келлер, он наверняка поможет — не исключено, что переведёт нас отсюда в другое место.
Через несколько дней к нам зашёл инженер Восс с только что приехавшим Келлером. После обеда, когда Восс ушёл, Келлер пригласил меня немного пройтись.
Вдруг он спросил:
— У вас не болят зубы?
— Нет, — ответила я в недоумении.
— Но могут заболеть? Наверняка не мешало бы поставить пломбы, кое-что подлечить, да? Ведь вы давно не были у зубного врача?
Я видела, он говорит совершенно серьёзно.
— Я не понимаю… — начала я.
Келлер остановился, посмотрел на меня.
— Соня, — сказал он. — Сейчас мы просим вас о помощи. Это очень важно…
«Мы, — подумала я. — Кто это „мы“?»
— Я должна знать, кто вы… — сказала я.
— Мы такие же, как и те, кого знали вы там, в поместье, — ответил Келлер. И произнёс дорогое мне имя: Михаил Минин.