Гори, моя ярость

Ветер с завыванием бился о стены невысоких домов, в щели между камней вползала сырость. На городских улицах поселилась тишина, нарушаемая

В одной из комнат двухэтажного дома тускло горел, слегка мерцая, свет. Кутаясь в теплый шерстяной платок и потирая прохладные пальцы, племянница аббата читала толстый фолиант. Светло-рыжие длинные волосы рассыпались по плечам, карие глаза сонно блестели. Иногда, задумавшись, она осторожно поглаживала пальцами тонкий серебряный крестик на шнурке. Рядом от сквозняка весело плясало пламя трех свечей, недостаточно яркое, чтобы целиком осветить страницы. За спиной девушки скрипнули оконные ставни, она испуганно пискнула, уронив книгу на стол и подбежала к окну.

– Сколько раз я просила тебя так не делать! Можно же приходить, как все…

– Дверь на ночь в каждом доме запирается. И потом, твое благовоспитанное семейство не слишком желает меня видеть, так что остается только прокрадываться по ночам, – ночной гость тихо закрыл за собой ставни и нахально уселся прямо на подоконник, вытянув ноги и нервно одергивая правый рукав рубахи. Это был невысокий худощавый парень в дорогой, но выцветшей одежде, синяки под его карими глазами были практически такими же черными, как и волосы.

– Ты уже слышал вести про помолвку, да? – плечи девушки понуро опустились.

– Еще бы. Я, конечно, знал, что твои родственники к моему отцу относятся прохладно, да и есть за что. Но столько оскорблений мне давно не приходилось слышать, – парень надувает щеки, упирает руки в бока и передразнивает, очень похоже изображая отдышку толстенького неуклюжего аббата: «Ненадежные, обедневшие дворяне, в церкви появляются через раз…». Что на это ответил мой отец я пересказывать не стану, там были крепкие выражения, не для милых ушек воспитанной сеньориты.

– Ты же знаешь, что в моей семье каждый – набожный католик, тем более дядюшка – настоятель аббатства. Конечно, для них редкое появление твоих родителей на службах – это клеймо. Да и крутой характер твоего отца отталкивает всех…

– То есть они приняли окончательное решение отказать в помолвке и повлиять на это ты не можешь? – ночной гость пристально уставился на собеседницу.

– Хм…

– Ясно, – парень в очередной раз одернул вниз рукав, скрестил руки на груди и начал кругами тихо расхаживать по комнате, яростно бормоча под нос что-то неразборчивое.

– Ох, мио Дио… послушай, не стоит так спешить с выводами. Подождем несколько недель, родители остынут, поговорим еще раз. Нет никаких разумных причин для вражды наших семей.

– Мария, как ты можешь все это спокойно переносить? Вечно ждать, терпеть, угождать, бояться, думать над каждым словом. Мир движется вперед, мореплаватели открывают новые земли, ученые рассуждают о далеких звездах, а мы живем в дремучем невежестве, где все только и говорят, что о Боге, Библии, послушании и традициях. А за всеми громкими фразами – пустота! Нет места любви, жалости, состраданию, вокруг только самовлюбленные ханжи и чудовища…

– Прекрати.

– Вечные борцы с ересью, которым даже в голову не приходит, что мир меняется, и даже Библия может ошибаться…

– Хватит! Ты понимаешь, какой нас ждет кошмар, если тебя услышит посторонний?

– Видишь? Ты боишься их – людей, живущих рядом, мелочных и жалких, не готовых признать новый мир и его открытия, но способных в любое мгновение написать донос на ближнего. Тех, кто, прикрываясь правильностью и нравственностью, отправляют еретиков на пытки и казнь. Даже людей, с которыми живешь в одном доме. Все они – хуже зверья, те хотя бы не лицемерят. Не надоело всего пугаться?

– Милый друг, ты каждый раз меня расстраиваешь. Церковь учит нас всепрощению и любви к ближнему, заботе и кротости. Люди вокруг бывают прекрасны, добры и благодушны, если в каждом не выискивать чудовище, не относиться ко всем свысока. Бог послал нас на землю в тяжелое время: войны, болезни, нехватка урожая, растущие налоги… Да что уж, грех жаловаться, беднякам сейчас тяжко, как никому другому. А церковь – приют и утешение для тех, чья душа мечется, как твоя.

– Мое утешение – ты. Я не понимаю, как у тебя получается находить хорошее даже в самых глупых, лицемерных и приземленных… видимо, хватает внутреннего света, чтобы озарить весь этот бестолковый город. Но мне надоело вечно бояться за тебя, за нас обоих, скрывать мысли и чувства. Проще сбежать, не дожидаясь одобрения родителей. Мой отец все равно его никогда не даст, – парень осторожно обнял девушку, проводя пальцами по ее волосам у самого лица. Рукав рубахи, не одернутый вовремя, съехал вниз, открывая уродливый черный синяк на травмированном запястье.

– Он что, опять бил тебя? – охнула Мария, осторожно перехватывая рукав, чтобы не задеть пальцами больную руку. – Перебинтовать?

– Пройдет, – парень отступил на шаг, пряча за спиной руку, закрывая синяк рукавом. Взгляд его мгновенно и стал затравленным, всю злость как рукой сняло.

– Мне стоило догадаться. Ты всегда после его нападений становишься отчаянным и винишь людей во всех смертных грехах. Точно не нужна помощь? Из-за чего он разъярился в этот раз?

– Разве ему нужен особый повод? «Неправильно держишь ружье, отмеряешь порох, отдаешь команды собаке, не так читаешь следы зверей на снегу, бастард, нагулянный, не в той семье разыскиваешь себе жену…». Любая мелочь, связанная с охотой, семьей, домашними делами или образованием… любая.

– Никто не может это прекратить? Ты же единственный сын, законный наследник фамилии, за что он так жесток?

– Он всегда таким был. Кажется, – парень с напускным равнодушием отворачивается и подходит к столу.

– Ты знаешь, слухи о том, что он мучает свою семью и прислугу давно расползаются по городу. Я думаю, поэтому мой дядя так сильно недолюбливает твоего отца, а родители отказывают в помолвке. Возможно, они боятся, что ты – такой же, ведь вы почти не знакомы.

– Думаешь, я этого не понимаю? – ответил он с кривой усмешкой. – Сотни раз мечтал родиться в другой семье, иным человеком: не слышать ругани, не терпеть побои и оскорбления, не видеть, как мать унижается, лишь бы отец не срывал на нас свою злость. Может, если бы ее выдали замуж не по расчету, то она была бы счастлива? А так у матушки всю жизнь из радостей – только чтение.