Горизонт края света
Шрифт:
Спать не хотелось. Несколько раз Лёша вылазил из палатки, садился у огня, закуривал папироску от дымящейся веточки и гнал меня спать. Конечно, надо бы его послушаться и немножко подремать, но Морфей, похоже, облетел меня стороной.
Ночь была короткой, хотя всё же это была ночь. А вот в мае и начале июня на Пенжине забывают, что такое ночь. Лишь два-три часа стоят прозрачные, чуть-чуть дымчатые сумерки, и снова – всплеск яркого праздничного дня. Добропорядочным гражданам это если и причиняет беспокойство, то его легко исправить: достаточно, допустим, опустить тяжелые плотные шторы – и в доме наступит желанная ночь. А вот что делать «юношам бледным со взором горячим», то бишь
ОВ, смеясь, предложила: «А ты не ходи по прямой, сделай крюк к Пенжине – будто бы прогуливаешься…» – Это в первом-то часу ночи? – «А что тут такого? – она удивлённо подняла брови. – Веди себя как человек городской: наших обычаев не знаешь, гуляешь сам по себе, когда хочешь. А может, ты привык к полуночным променадам? Может, ты так с бессонницей борешься…» – Ну, а дальше что? – «А дальше, – она коротко хохотнула, – возвращаешься по улице, параллельной моей, доходишь до скверика напротив моего дома и через него – к моему окну…» – Точно! Под твоим окном такие густые березы растут! Никто не увидит…
Но увидели-таки! Причем, это был коллега ОВ. Плохой стоматолог, он вызывал массу жалоб. Против всех зубных болезней у него был один способ лечения: «Надо вырывать!» И ладно бы, удалял зубы безболезненно, а то ведь народ у него криком кричал, зубы обламывались, ранки потом гноились и щеки его пациентов от воспаления раздувались как первомайские шары. Поэтому, когда в нашу редакцию пришло письмо, в котором дантиста ругали на чём свет стоит, Вэ И его опубликовал. Стоматолог пришёл в редакцию выяснять отношения, и поскольку редактор был на каком-то очередном заседании районной администрации, выслушивать гневные тирады «оскорблённой добродетели» пришлось мне. В ответ на очередное «Какое вы имели право?» я, измученный его бурей и натиском, брякнул: «Редакция не всегда разделяет точку зрения авторов опубликованных материалов. Это в газете на последней странице написано…» Стоматолог ухватился за фразу: «Ах, не разделяете? Так опубликуйте опровержение!» И тут я не выдержал: «Ни за что! Только через суд…»
Стоматолог, матерясь, как пьяный сапожник, хлопнул дверью. В суд он, конечно, не пошёл, потому что накануне неудачно поставил пломбу дочери судьи: когда та лакомилась копченым оленьим языком, пломба вылетела и юная леди чуть не подавилась.
Зубодёр затаил злобу, и только и ждал удобного случая, чтобы мне отомстить. В одну из белых ночей он стал свидетелем моих маневров перед окном ОВ. На нашу беду, из его квартиры всё хорошо было видно, и даже берёзы не мешали обзору. А поскольку он знал домашний телефон ОВ, то тут же и позвонил: «Ольга Владимировна, к вам вор в окно лезет. Милицию вызвать?»
Вот зараза-зубодёр! Казалось, он никогда не покидал своего наблюдательного пункта: как только я перелазил к ОВ через подоконник, звонил телефон…
Но хуже всего было то, что стоматолог как-то позвонил мне на работу и, ёрничая, с восторгом сказал: «Не ты первый и не ты последний через то окно лазишь. Молодец ОВ, умеет мужиков за х*й держать!»
Почему-то я ему не поверил, но всё равно меня грызли сомнения: а вдруг ОВ ещё с кем-то тайно встречается? Она же, заметив пасмурное моё настроение, ласково склоняла белокурую головку мне на плечо и шептала: «Миленький ты мой, если б знал ты, что никого так не любила, как тебя…»
Ах, белые ночи, белые ночи!
Но рассвет
Чертыхаясь, мой напарник разжёг костёр и заставил раздеться догола. На меня тут же накинулись комары и оводы, и я был вынужден, приплясывая и откашливаясь, греться в самом дыму.
39
чир – вид рыбы, которая водится на Севере
Пока одежда сохла, Лёша накипятил кипрея и запёк в огне свои таинственные корешки. Чай показался мне необыкновенно вкусным, а корешки, сладкие и мясистые, чем-то напоминали варёную морковку. И всё-таки, не смотря на такое знатное прогревание, я вскоре почувствовал лёгкое головокружение, лоб взмок, идти становилось всё тяжелее – скорее всего, простудил-таки лёгкие. Но я ничего не говорил Лёше и упрямо тащился за ним. Моя одежда, пока сохла, тоже прокоптилась – не хуже рыбы в шарабане. И на это амбре, смешанное с потом, тучами слетались комары, чёрт бы побрал всё их кровососущее племя!
Больше я не проваливался в ямы и не попадал в ледяные протоки – Лёша останавливался, подавал руку или просто предупреждал о тайных колдобинах и прочих сюрпризах, вообще – молодец, всячески опекал меня, неумеху. Ближе к вечеру нам чуть не повезло: над тундрой раздался тихий рокот – в бледно-синем мареве летел вертолёт. Нам бы, дуракам, догадаться бросить в костёр побольше зеленой травы, чтобы дым пошёл столбом, но до этого мы додумались, когда винтокрылая стрекоза уже пролетела мимо.
– Да ладно, – махнул рукой Лёша. – Это, может, браконьеры полетели. У них сейчас мода охотиться на диких оленей с воздуха. Всё равно они бы нас на борт не взяли.
И снова – оглушительная тишина, пелена мари, яростное солнце, цвирканье в кустах ольхи какой-то птички, ленивое дуновенье ветерка…
Делать нечего, поплелись мы с Лёшей дальше. Чтобы хоть как-то отвлечься от дум о нашем бедственном положении, я вспоминал всё, что прочитал об Атласове. Этому человеку здорово повезло – у него была замечательная жена, любившая его больше жизни. Я на миг представил ту, давнюю свою девушку избиблиотеки. Отрываясь от страниц очередной книжки, я видел перед собой её зватылок, аккуратную причёску, завитушки на тонкой шее, и эту голубую, медленно пульсирующую жилку… Если бы ей сообщили сейчас, что я потерялся в тундре, она бы, наверное, вздохнула: «Жалко, хороший был пацан…» И всё, больше ничего бы не сказала, потому что меня не любила. Наверное, на этом свете нельзя сделать двух вещей: заново родиться и заставить себя полюбить…
Про ОВ я вообще не стал думать. ОВ – это особый случай. Такой особый, что у меня даже под ложечкой холодеет, как подумаю о ней.
Не известно, как думал о ней Атласов, но по некоторым сохранившимся в архивах документам ясно: Степанида жила в вечной тревоге за мужа – дальние казачьи походы в те времена нередко заканчивались трагически, и тогда улочки Якутска оглашало великое причитание вдов.
Когда Владимир Владимирович ушёл на поиски Камчатки, его жена не находила себе места: из Анадырского об отряде не поступало никаких известий, а потом вдруг пришло сообщение, что новый анадырский приказной не доволен Атласовым…