Горизонтальная страна: Стихотворения

Еременко Александр Викторович

«И Шуберт на воде, и Пушкин в черном теле…»

И Шуберт на воде, и Пушкин в черном теле,и Лермонтова глаз, привыкший к темноте.Я научился вам, блаженные качели,слоняясь без ножа по призрачной черте.Как будто я повис в общественной уборнойна длинном векторе, плеснувшем сгоряча.Уже моя рука по локоть в жиже чернойи тонет до плеча…

Люстра. Самолет

Могла упасть, но все виситнепостижимая цистерна.Хотели в центре водрузить,но получилось не по центру.Скуля,

кислит японский стиль.Так молодого лейтенантана юте раздражает шпильи хворостина дуэлянта.Как на посадке самолет,когда, от слабости немея,летит с хвостом, хоть не имеетартикля в русском языке.

В. Высоцкому

Я заметил, что, сколько ни пью,все равно выхожу из запоя.Я заметил, что нас было двое.Я еще постою на краю.Можно выпрямить душу своюв панихиде до волчьего воя.По ошибке окликнул его я, —а он уже, слава Богу, в раю.Занавесить бы черным Байкал!Придушить всю поэзию разом.Человек, отравившийся газом,над тобою стихов не читал.Можно даже надставить струну,но уже невозможно надставитьпустоту, если эту странуна два дня невозможно оставить.Можно бант завязать — на звезде.И стихи напечатать любые.Отражается небо в лесу, как в воде,и деревья стоят голубые…

«В перспективу уходит указка…»

В перспективу уходит указкасквозь рубашку игольчатых карт,сквозь дождя фехтовальную маскуи подпрыгнувший в небо асфальт.Эти жесты, толченные в ступе,метроном на чугунной плите,чернозем, обнаглевший под лупой,и, сильней, чем резьба на шурупе,голубая резьба на винте.В перспективу втыкается штекер,напрягается кровь домино.Под дождем пробегающий сеттерна краю звукового кино.

«Сгорая, спирт похож на пионерку…»

Сгорая, спирт похож на пионерку,которая волнуется, когдаперед костром, сгорая со стыда,завязывает галстук на примерку.Сгорая, спирт напоминает речьглухонемых, когда перед постельюих разговор становится пастельюи кончится, когда придется лечь.Сгорая, спирт напоминает воду.Сгорая, речь напоминает спирт.Как вбитый гвоздь, ее создатель спит,заподлицо вколоченный в свободу.

Штурм Зимнего

(По мотивам книги Д. Рида

«Десять дней, которые потрясли мир»)

Горит восток зарею новой.У Александрийского столпаостановилася толпа.Я встал и закурил по новой.Парламентер от юнкероввелел, чтоб их не убивали.Они винтовки побросалии грели руки у костра.Мы снова ринулись вперед,кричали мысленно «ура»,и, представляя весь народ,болталась сзади кобура.Так Зимний был захвачен нами.И стал захваченным дворец.И над рейхстагом наше знамягорит, как кровь наших сердец!

«ильный холод больничной палаты…»

Сильный холод больничной палатыи удар, неподвластный уму.— Мы пришиты иглой,

как заплаты,к временному континууму.Так сказал санитару Островскийи прогнул свое тело дугой.Над ошибкой схалтурил Перовский,мы прошли по дороге другой.И на этой дороге студеной —Беломор, Перекоп, сопромати рыдающий скупо Буденный,с ходу взявший Ворошиловград!Взгляд его возвратился в канале,душу, нервы и кровью связал,грохоча, словно перья в пенале,когда кашель его сотрясал.На больничной кровати лежал ты,презирая больничный уют,и считал орудийные залпы,совпадая свой пульс и салют!

Покрышкин

Я по первому снегу бреду.Эскадрилья уходит на дело.Самолета астральное телопуще физического я берегу.Вот в прицеле запрыгал «Фантом»в окруженье других самолетов.Я его осеняю крестомизо всех из моих пулеметов.А потом угодила в менязлая пуля бандитского зла!Я раскрыл парашют и вскочил на коня,кровь рекою моя потекла.И по снегу я полз, как Мересьев.Как Матросов, искал сухари.И заплакал, доползв до Берлина,и обратно пополз к Сивашу.

«С кинокамерой, как с автоматом…»

С кинокамерой, как с автоматом,ты прошел по дорогам войны.Режиссером ты был и солдатоми затронул душевной струны.Я гранат не бросал в амбразуруи от спирта не сдох на снегу,но большую любовь образуюперед всем, что осталось в долгу.В кабаках, в переулках, на нарахты беседы провел по странепри свече, при лучине, при фарахи при солнечной ясной луне.Ты не спел лебединую песню.Так зачем же, Макарыч, ответь,вышел ты, как на Красную Пресню,баррикадами жизни и смерть!Мы любили тебя — без предела.И до боли сжимавших сердец,мы, своими рядами редея,продолжаем, солдат и отец!

«Я пил с Мандельштамом на Курской дуге…»

Я пил с Мандельштамом на Курской дуге.Снаряды взрывались и мины.Он кружку железную жал в кулакеи плакал цветами Марины.И к нам Пастернак по окопу скользя,сказал, подползая на брюхе:«О, кто тебя, поле, усеял тебяседыми майорами в брюках?»…Блиндаж освещался трофейной свечой,и мы обнялися спросонок.Пространство качалось и пахло мочой —не знавшее люльки ребенок.

Памяти неизвестного солдата

Уж давно ни мин и ни пожаровне гремит в просторах тополей,но стоишь — как Минин и Пожарскийнад отчизной родины своей.Над парадом площади родимойгородов и сел победных марш,вдовы сердце матери любимыхслезы душу верности отдашь.Не забудем памятный Освенцимгрудью Петрограда москвичи!Мы сумеем Джоуля от Ленца,если надо, снова отличить.Пусть остался подвиг неизвестным,поколеньем имени влеком,ты войдешь, как атом неизвестный,в менделиц Таблеева закон!