Горький без грима. Тайна смерти
Шрифт:
После выхода постановления 23 апреля 1932 года подготовка к съезду писателей развернулась вовсю. Был создан Оргкомитет, почетным председателем которого назначили Горького. Правда, первый пленум, открывшийся 29 октября 1932 года, вынуждены были провести без него. Демонстративно, в знак протеста против переименования Нижнего Новгорода, он уехал в Италию.
Впрочем, чувство обиды довольно скоро отступило на задний план перед обилием забот об устройстве литературной жизни.
Что же касается Сталина, он тоже извлекал из происходящего существенные уроки. Добившийся неограниченного могущества в политическом управлении страной, с писателями в эту пору держался он дружески, не жалея времени на встречи с ними. Иные из совещаний на квартире Горького
Сталин тогда решил, что называется, «всерьез» заняться литературой. Он принимал самое активное участие в работе специальной комиссии Политбюро, созданной для выполнения постановления от 23 апреля 1932 года. Более того, он лично принимался иной раз за такие дела, которые требовали и уйму времени, и специальных навыков и знаний. Вероятно, с особой наглядностью эту неожиданную сторону его деятельности открывает история с пьесой А. Афиногенова «Ложь».
Ей предшествовал шумный успех другой пьесы того же автора, имевшей столь же лаконично-многозначительное название — «Страх». Главный ее герой, профессор Бородин, исследует, если можно так выразиться, социологию страха. И вот какие мысли рождаются у него. «Молочница боится конфискации коровы, крестьянин — насильственной коллективизации, советский работник — непрерывных чисток, партийный работник — обвинения в уклоне, научный работник — обвинения в идеализме, работник техники — обвинения во вредительстве. Мы живем в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхождение… Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, замкнутым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным… Кролик, который увидел удава, не в состоянии двинуться с места… он покорно ждет, пока удавные кольца сожмут и раздавят его».
Все ли подчинены гипнотическому воздействию великого страха? По подсчетам профессора Бородина, ни много ни мало — восемьдесят процентов членов общества. Ну, а кто же остальные двадцать? Это рабочие-выдвиженцы. «Им нечего бояться — они хозяева страны… Но за них боится их мозг… Пугается непосильной нагрузки, развивается мания преследования… Уничтожьте страх, уничтожьте все, что рождает страх, — и вы увидите, какой богатой творческой жизнью расцветет страна…»
Что и говорить, 30-е годы не лишены парадоксов. За пьесу, в которой прозвучал хотя бы только один этот монолог, автора могли привлечь к самой суровой ответственности. А пьеса между тем пробилась на сцену ряда городов страны. Правда, продвигая ее к зрителям, приходилось прибегать к разного рода дополнительным усилиям. В одном случае, в Ленинграде, премьера состоялась только благодаря личному вмешательству Кирова. В других случаях режиссеры шли на различные вольные интерпретации образа профессора Бородина, смягчая крамольный смысл его речей, а порой изымая из текста не только отдельные реплики, но и целые эпизоды.
Ясно, однако, что спектаклю не суждено было долго продержаться на сцене. А драматург? Какие выводы сделал он для себя? Выводы более чем оригинальные. «Ложь» — так же многообещающе, можно сказать, зловеще звучит название новой его работы.
Жизнь должна двигаться по естественно присущим ей законам, без «вывертов». Но, как говорит персонаж пьесы, выверты в обществе начинаются с вывертов в семье. «И тут — ложь принципиальная, бытовая, любовная, ложь в работе, в мыслях, в книгах — целая система лживой жизни…»
Отчетливо понимая, какие острые вопросы он поднимает, А. Афиногенов обратился за помощью к Горькому. «Вопросы эти не дают мне покою, — писал он Алексею Максимовичу, — острые они и не дают жить… И ответов на них не получаю ни в умных книгах, ни в беседах…»
Увы, ответа не получил он и от Горького. Собственно, письмо-то пришло. Но не ответ. Классик явно осторожничал. Он не сказал прямо, что пьеса «непроходная». Но по сути все сводилось именно к этому. Вот кабы можно было сыграть спектакль
Итак, обращаясь к Горькому, Афиногенов как будто использовал последний шанс…
И тут пришла сумасшедшая мысль! А что, если обратиться к Самому? Ведь не кто иной, как он, провозгласил лозунг, за внешней простотой которого открывалось все, что нужно для писательского труда: пишите правду!
С Иосифом Виссарионовичем Афиногенов уже встречался во время одного из совещаний, о которых говорилось выше, и даже активно возражал ему, предлагая новый метод именовать не социалистическим, а психологическим реализмом.
Прочитать пьесу Сталин согласился. Штудировал ее тщательно, с карандашом. Сделал много замечаний, иногда резких: «чепуха», «тарабарщина». Отдельные рассуждения одной из героинь вычеркивал. Слишком на многое замахивался отважный автор! Например: «Хвалим себя, красивые слова пишем, портреты, ордена даем — и все напоказ, для вывески… Так и все наши лозунги — на собраниях им аплодируют, а дома свою оценку дают, другую». А дальше что пишет уважаемый автор! «Оттого и не стало теперь крепких убеждений — вчера был вождь, и все пред ним кадили, а завтра сняли его, и никто ему руки не подает». Или: «Не знаем мы, что будет завтра с генеральной линией — сегодня линия, завтра уклон».
Эти слова Сталин подчеркнул, но сразу же вычеркнул совсем. Как и все цитированное ранее.
Правда, подобным настроениям скептицизма и, можно сказать, политического недомыслия героев автор пьесы стремился противопоставить идею величия партии и ее вождя. Сталина не удовлетворило такое внешне приемлемое, но прямолинейное решение, причем от существенных недостатков, по мнению Сталина, драматургу не удалось избавиться и во второй редакции, о чем и было сообщено Афиногенову.
Заметим, что во второй половине 30-х годов писатель подвергся грубой проработке, но ареста все же избежал и погиб во время войны как корреспондент.
В конце концов согласимся: пример сталинского участия в судьбе пьесы на предельно острую социальную тему весьма показателен в своем роде. Он является выражением определенных умонастроений, связанных с попытками создать хотя бы видимость некоторого «потепления» идеологического климата.
А может быть, манера сталинского общения с интеллигенцией как бы моделировала и те реальные изменения, которые все же начинались в стране? В начале 1934 года состоялся XVII съезд партии. Утвердив могущество Сталина, съезд санкционировал возвращение в политику раскаявшихся бывших оппозиционеров. Съезд провозгласил переориентацию приоритетов в области промышленного производства в пользу товаров народного потребления. Страна с облегчением вздохнула: наконец-то отменили карточки, введенные в 1929 году как часть программы «великого перелома», а в деревне органы тоталитарного управления экономикой — политотделы — преобразовали в обычные партийные органы.
Теперь лидеры словно бы решились признать, что иные их новации можно отменить, протянув ниточку преемственности к старому в области быта. Восстановили общенародный новогодний праздник с елкой, прикрытый все в том же славном 1929-м как выражение религиозных предрассудков.
Власть допустила определенную меру самокритики, реабилитировав казачество, ликвидировав ограничения, связанные с непролетарским происхождением, восстановив в правах так называемых лишенцев. Обозначилась тенденция к законодательному закреплению подобных перемен в новой Конституции.