Горький без грима. Тайна смерти
Шрифт:
Здесь Горький уже не ищет. Он щедро раздает то, чем располагает сам, переставая замечать унылую повторяемость одних и тех же постулатов.
Статьи назидательны. Популяризация сплошь и рядом перерастает в упрощение. Капиталист бережет вещи потому, что они служат ему для порабощения рабочих и крестьян… Но разве только поэтому и для этого? И вообще, в первую ли очередь для этого? Единоличник бережет потому, что хочет быть кулаком. А вот трудовой народ бережет добро потому, что это ускоряет его движение к возвышенной цели. Но разве только сейчас стало понятно, что коллективное начало, при всей конструктивности устремления к благу, рискует обернуться формулой «ничье», содержащей крайне
Горький не мог не понимать этого. И порой вырывался за рамки формулы, особенно когда включал голос какого-то конкретного, живого человека. Именно такое опровержение жесткой идеологической догмы происходит в рассуждениях крестьянина, не по своей воле попавшего на Беломорканал, приводившихся нами ранее: «Плотничная работа спокойнее, а к земле — не вернусь, в колхозе я не работник, а на какой-нибудь своей десятине тоже радости не найдешь, лучше в носе пальцем ковырять».
Статья как жанр проблемный теряет свои свойства. Ее начинает теснить «жанр» официального приветствия. И кого только не приветствовал в эти славные годы Алексей Максимович! Приветствовал, искренне радуясь успехам. Первый Всесоюзный слет колхозников-ударников и Красную Армию, Уралмашстрой и харьковский завод «Серп и молот», «Крестьянскую газету» и шахту своего имени…
Неудивительно, что в статьях 30-х годов много раз встречается имя Сталина. Верного ученика Ленина, обладающего мудростью государственного руководителя. В таком духе он писал о вожде даже в 1935 году, когда находился с ним в состоянии все обостряющейся конфронтации. Так в чем же дело?
Нимало не пытаясь оправдать Горького, отметим, что рождение культа Сталина — процесс постепенный, связанный с перерождением партии. Известно, что первыми начинали непомерно восхвалять Сталина те, кто пытался противостоять ему, но потерпел поражение (такие, как К. Радек). К середине 30-х годов преклонение перед Сталиным приобрело характер обязательного государственного ритуала, а любое собрание кончалось здравицей в его честь. Ни одна мало-мальски значительная публикация в прессе не обходилась без упоминания его имени. Любая попытка миновать этот ритуал воспринималась как выражение идеологического недомыслия, а может быть, и чего-то похуже.
Что касается горьковских упоминаний вождя, то не стоит нам все же превращаться в тех оппонентов Горького, которые с детской непосредственностью восклицают: «Ага, вот упомянул еще раз!», отвлекаясь при этом от конкретных обстоятельств, в которых рождался тот или иной отклик.
Один пример из многих. С 11 по 17 февраля 1935 года в Москве проходил Второй Всесоюзный съезд колхозников-ударников. Сославшись на нездоровье, Горький уклонился от участия в нем. Свою же заметку по поводу успешного завершения съезда он закончил выражением удовлетворения по поводу того, что уверенно двигается вперед «наша родина — великая талантливостью и делом ее людей, мудростью их вождей».
Казалось бы, все в порядке, необходимый реверанс сделан… На самом же деле все обстояло совсем, совсем иначе! И опытный-то глаз умел вовремя различить едва ли не крамольное несоблюдение нормы, выражение недопустимого вольномыслия.
Что, собственно, означает фразочка о мудрости вождей? Сколько их, вождей? Пять, десять, сто? Не только страна — весь мир убедился, что у Республики Советов есть только один вождь! И именно ему, его мудрости и прозорливости обязана она всеми своими успехами, и именно он руководит «делом ее людей». И именно он определяет меру так называемой «талантливости» кого-либо из них. Хотя всем давно пора понять, что главное достоинство кадров не какая-то там «талантливость», а дисциплина, беспрекословное выполнение указаний Центра.
Вот вам
Можно представить себе, какой переполох вызвало у понимающих — тех, что сидят в ответственных креслах и ни при какой погоде не собираются покидать их, — такое приветствие, опубликованное — где? Ну, конечно, в бухаринских «Известиях»! И какой разгон учинил им Сталин!
И вот срочно, на другой же день после окончания съезда, в московском Доме советского писателя устраивается встреча редакции журнала «Колхозник» и ее актива с уже нацелившимися на разъезд по домам (всю неделю заседали — непривычно!) делегатами. И там зачитывается новое приветствие Горького, которое появится завтра, 19 февраля, в «Правде», у Мехлиса.
«Миллионы крестьян, — внимали теперь делегаты, — узнают от вас о том, какие простые, хорошие люди вожди нашей страны, организаторы вашего труда: узнают, как прост и доступен товарищ Сталин, с утра до вечера присутствовавший среди вас; узнают, что эти вожди, бывшие рабочие, непоколебимые революционеры, желают только одного: чтобы всему трудовому народу Союза Социалистических Республик жилось легко, богато, разумно, весело».
Исправил или не исправил товарищ Горький свою ошибку? Он похлопал по плечу товарища Сталина, опять настаивая на том, что рядом с ним находятся еще какие-то вожди… Нужны ли товарищу Сталину такие двусмысленные похлопывания по плечу? И что на самом деле скрывается за ними?
Вскоре, как бы компенсируя недостаточную апологетичность высказанных о Сталине суждений, Горький в статье «Две пятилетки», опубликованной 9 апреля 1935 года, вынужден написать о соратниках Ленина «во главе с Иосифом Сталиным, человеком могучей организаторской мысли»… А 2 июля из-под пера Горького появляется возглас: «Да здравствует Иосиф Сталин, человек огромного сердца и ума, человек, которого вчера так трогательно поблагодарила молодежь за то, что он дал ей „радостную юность“». Это — в связи с впечатлениями от парада физкультурников 1 июля, на который Горький взирал с трибуны ленинского Мавзолея вместе со Сталиным. (Как мы помним, совсем иное восприятие коллективизма спортивной молодежи рождалось у С. Цвейга, проводившего аналогии с подобными же массовыми действами-парадами в гитлеровской Германии.)
Итак, все сводить только к подсчету упоминаний Сталина в статьях Горького не следует.
Анализируя характер взаимоотношений между главными представителями верхних этажей власти, Вяч. Вс. Иванов выдвигает даже идею «заговора» против Сталина, участником которого, наряду с Бухариным, Рыковым и даже Ягодой, будто бы являлся и Горький. Мне уже приходилось замечать, что идея «заговора» в прямом смысле этого слова мало или вовсе невероятна. Но что были попытки какого-то «сговора», совместного противостояния сталинскому единовластию, особенно после ареста Зиновьева и Каменева, — в этом сомневаться не приходится. Однако все это было скрыто от глаз, находилось где-то в подводной части айсберга, в самых нижних его напластованиях. А на виду до сих пор, увы, — печальная итоговая реальность компромисса.
Говоря о пропагандистско-ликбезовском характере горьковской публицистики, следует отметить еще одно обстоятельство, способствовавшее официализации статей писателя, придававшей им определенную директивность явно за счет ослабления индивидуально-личностного начала.
Рукопись одной из последних статей сопровождает такая довольно своеобразная карандашная приписка: «Статью можно кончить здесь, не печатая следующего — о литературе, но если статья попадет в „Правду“ или „Известия“ — обязательно включить и литературу».