Горький без грима. Тайна смерти
Шрифт:
Разве можно было оставлять подобное заявление без внимания, а тем более допускать дальнейшее обострение ситуации и укрепление горьковских позиций?
Сталин не обладал утонченным художественным вкусом, но плохую или даже среднюю книгу от хорошей отличал. Он отлично понимал, что укрепление панферовской линии может повлечь за собой снижение качественного уровня многих литературных произведений.
Примечателен в этой связи отзыв о панферовских «Брусках», принадлежащий Мартемьяну Рютину, одному из самых решительных противников сталинской политики. (Кстати, Рютин
Итак, встает вопрос о возможности некоторого снижения уровня литературы? Но кто и где нашел критерий, точно определяющий этот уровень? Известно, что временно чем-то можно пожертвовать во имя главного. А главное — это политика.
В большой политике не бывает ничего случайного. Не случайно было и то, что именно Панферов выступил в качестве критика Горького. Еще в самом начале года великого перелома, в феврале 29-го, Сталин встретился с группой украинских писателей. Суждениям его нельзя было отказать в решительности. Булгакова назвал «безусловно чужим человеком», а его «Дни Турбиных» — «антисоветской штукой». Обратившись к зарубежной классике, расценил «Женитьбу Фигаро» как «пустяковую и бессодержательную вещь» — «шутки дармоедов-дворян и их прислужников…».
Из произведений современных советских литераторов особо выделил роман Панферова «Бруски» и тем, кто еще не успел ознакомиться с ним, рекомендовал это сделать. Между прочим, в течение всей встречи почему-то упорно называл Панферова Парфеновым, но никто не решился открыть рот, чтоб поправить его.
Перед съездом писателей Горький подверг «Бруски» резкой критике? Тогда его поддержали другие литераторы? Но нельзя же дело вести так, чтобы один диктовал свою волю, навязывал свои вкусы другим! Пусть теперь возьмет слово критикуемый. А другие пусть сопоставляют, делают выводы… Соответствующие выводы!..
Ну а выводы, они в общем-то напрашивались сами собой. Сталин уже давно утвердил свое неограниченное могущество в партии и государстве, разгромил и «правых», и «левых». Но его культ все же складывался постепенно, и именно теперь, в 1935 году, особенно к осени, он стал обретать наиболее грандиозные формы. Историки называют кульминацией Первый Всесоюзный съезд стахановцев. Именно в эту пору газеты, как по команде, вдруг заполнились творениями разнообразных ашугов и акынов, которые от имени своих народов воспевали Вождя — мудрейшего из мудрых, добрейшего из добрых, — такого, какого еще не рождала Земля…
В стране взрастал культ, какого не знала история, культ, на который в условиях утвердившегося «единомыслия» работала создаваемая годами гигантская пропагандистская машина.
…Прошло всего каких-то три года с тех пор, как Сталин редактировал пьесу Афиногенова «Ложь». Тогда
Автору так и написал со всей большевистской прямотой: «Зря распространяетесь о „вожде“. Это нехорошо и, пожалуй, неприлично. Не в „вожде“ дело, а в коллективном руководстве — в ЦК партии».
Он-то всегда так считал и будет считать. Но с другой стороны, кто может запретить самим коммунистам, народу воздавать должное руководителю? Такому, заменить которого больше некем. Теперь, в 35-м, он полностью, окончательно убедился в этом.
…Воистину, раньше, чем начнется Большой Террор, должна была восторжествовать Большая Ложь.
К этому времени Сталин окончательно разочаровался в Горьком. Он понял, что в душе пролетарский писатель совсем не тот, за кого выдает себя, клянясь в верности Ему и Его власти в стране. Он понял, что создавал Горький писательский Союз в расчете на то, чтобы сделать его, так сказать, самостоятельной организацией, и чем более «независимой» от правительства она будет, тем лучше. Это никак не входило в планы Сталина, и ему пришлось сразу после съезда активизировать антигорьковскую группировку в Союзе.
Понял Сталин и то, что книгу о нем Горький не напишет. И не потому, что занят сверх головы… Это — позиция. Хотя время от времени он и упоминает Его имя в своих статьях в сопровождении подобающих эпитетов… Впрочем, иногда и не упоминает там, где, по уже сложившейся в обществе традиции, упомянуть следовало бы непременно…
Например, в статье «Знать прошлое — необходимо», опубликованной в «Правде» 12 октября 1935 года, говорит об учении Ленина. И это после съезда победителей, на котором Зиновьев в своей покаянной речи подал своевременный пример, впервые связав четыре великих имени: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин…
Личные отношения между вождем и писателем осложнились крайне. Еще совсем недавно писатель запросто мог обратиться к Хозяину по любому поводу — прийти в кабинет, встретиться на даче, позвонить по телефону. Теперь даже по такому важнейшему вопросу, как прием приезжающего к нему в гости Роллана Сталиным, приходилось письменно обращаться через третье лицо — А. Щербакова. Однако и эта возможность скоро исчезла: Щербакова перевели на другую работу сразу после его обращения с просьбой Горького к вождю.
Нельзя, правда, сказать, что отношения прервались совсем. Так, 3 июля 1935 года, довольно неожиданно, Сталин со свитой посетил Горького на даче, в Горках. Повод был существенный: узнать, что думают писатели и крупнейший из них о проекте новой Конституции, о строительстве метро… И вдруг Сталин с какой-то загадочной многозначительностью заговорил на тему, от которой Горького словно пробило током. И лишь сверхъестественным, гигантским усилием воли сохранил он самообладание.
О чем же заговорил Сталин?