Горький вкус любви
Шрифт:
— Маш, — Люба с жалостью смотрела на подругу, которая выглядела не лучше зомби, ковыряя в сотый раз пюре вилкой. — так невозможно жить. Ты себя медленно убиваешь вот этой тоской.
— Что ты предлагаешь? — грустно взглянув на неё, спросила Северцева.
— Позвони ему. Просто поговори. Ты можешь не возвращаться к нему, ты можешь в любой момент бросить трубку, если тебе будет совсем невыносимо его слышать, но ты хотя бы попробуешь!
— Думаешь стоит?
— Я не думаю, я знаю. Диалог всегда важен! — настаивала Люба. — На, звони! — и она положила перед Марией телефон.
— Я слушаю. — его голос был другим, не таким как обычно. Когда она услышала его, у девушки побежали мурашки по коже.
— Дим, привет. Нам… надо поговорить. — каждое слово давалось с трудом, боль снова давала о себе знать, но где-то совсем глубоко внутри поселилась маленькая толика надежды.
— У тебя хорошая память на цифры? — внезапно спросил Воронцов тем самым, чужим голосом.
— Плохая. — тут же ответила Маша, а потом смутилась — Подожди… При чём тут это?
— Значит, говоришь плохая память? — спокойно уточнил он. — Вот и отлично, тогда ты легко забудешь мой номер и не будешь больше звонить. — после этого раздались гудки.
Дмитрий и Эдуард сидели в огромном доме адвоката на широкой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Ступенькой ниже от той, где они сидели, стояла бутылка Johnnie Walker.
— Не слишком ли ты резко с ней? — спросил Титов, посмотрев на друга, который выглядел не самым лучшим образом, похоронив себя в сердечных страданиях.
— Не знаю. — отложив телефон на пару ступенек выше, мрачно ответил Воронцов, а затем в очередной раз взяв бутылку, налил себе новую порцию виски в стакан.
— Да, хватит тебе пить! — попытался остановить его майор. — Перестань, всё. — но Дмитрий всё равно отвёл стакан в сторону, а затем залпом выпил его.
— Эд, я трезвый как стекло. — произнёс он, даже не поморщившись. — Ты мне лучше объясни, почему она мне честно не сказала, что у неё кто-то появился? Зачем врала? Зачем приняла моё предложение, а?
— Это всё странно, Дим. — попытался рассуждать здраво Эдуард. — За столько лет в органах, я научился разбираться в людях, понимаешь? Я видел очень много предательств: от мужчин, от женщин… Я видел как близкие люди друг друга чуть ли не «продавали» за деньги. Маша не похожа на человека способного на предательство. И, действительно, зачем ей принимать предложение?
— А она, кстати, его приняла с оговорочкой… — уже пьяным голосом произнёс Дмитрий, вновь потянувшись за бутылкой. — Мол, давай со свадьбой не торопиться. Уже тогда понимала, что потом окажет мне! — сделал свои выводы нетрезвый мозг адвоката.
— Ну ты совсем хищницу из Машки сделал! — сопротивлялся доводам друга Титов. — Она слишком добра и искренна для этого. Я вообще боялся, что ты можешь разбить ей сердце.
— Что это за фразочки из индийского кино? — сморщился Воронцов. — «Разбить сердце!» Да я влюбился в эту девчонку, как пацан! Даже нет, я до смерти полюбил её! — с жаром выпалил он.
— Что ты сказал? Это невероятно… — улыбнулся майор.
— Я сказал, что ненавижу индийское кино. — пробубнел Дмитрий, пожалев о своей откровенности.
— Нет… — продолжал,
— Ну… Обычно как: люблю-не люблю… А утром проснёшься и имя вспомнить не в состоянии. Вот и вся любовь. — развёл руками адвокат. — А с ней всё по-другому было… Жить захотелось.
— Так может…
— Не может. Я не слепой, всё видел своими глазами. — «отрезал» Воронцов.
После раздавшихся гудков, Машу затрясло как при лихорадке и она выронила телефон.
— Машка, что? Что он тебе сказал? — подхватилась Люба, увидев побелевшее лицо подруги и её дрожь.
— Сказал, что… — слёзы покатились из её глаз и девушка не могла сдержать рыданий. — Чтоб я забыла его номер и никогда не звонила… — после этого Медниковой было сложно расслышать хоть что-то. Мария отчаянно плакала, и это всё больше начинало походить на истерику. Пришлось срочно искать успокоительное и чуть ли не насильно поить им подругу.
В итоге, чуть успокоившись Северцева убежала в ванную, желая побыть в одиночестве.
Она умывалась прохладной водой, стремясь смывать всю боль и отчаяние, которые снова и снова выходили через слёзы. Потом, сил плакать не осталось, но девушка долго стояла над раковиной, пропуская струи воды сквозь пальцы. Она думала о том, как недолговечно оказалось её счастье… «Ошиблась, как последняя дура. Посчитала, что могу быть любимой. Конечно! Кем угодно, похоже, но только не любимой. И почему любить так больно?! Почему мы становимся такими уязвимыми, когда влюбляемся? Любое слово дорогого человека ранит сильнее, чем самый острый нож. Похоже, у любви действительно горький вкус» — проносилось у Маши в мыслях.
Она подняла глаза на своё отражение в зеркальной дверце шкафчика. На неё смотрела девушка с красными, заплаканными глазами и распухшим лицом. Мария грустно усмехнулась: «Идиотка!» — подумалось ей про себя.
Но в эту же минуту, она поняла, что необходимо жить дальше. Учиться, работать… Всё как раньше, только без него. Совсем. Надо смириться и привыкнуть, что теперь она одна.
Прошло две недели. Начался октябрь, ознаменовав свой приход резким снижением температуры, дождями и грозами. Постоянная пасмурность за окном как никогда импонировала состоянию души Воронцова. Впервые за всю жизнь он сидел заперевшись в своём огромном доме и пил бутылку за бутылкой.
Постоянно вспоминалось прошлое, моменты из которого проплывали, словно киноплёнка. А главное, он понимал, что ещё никогда не было настолько плохо и больно. Даже в тот момент, когда в далёкой молодости с его первой любовью, женой, приключилась беда. Тогда он смог взять себя в руки, продолжать жить… А сейчас это казалось чем-то невозможным. Поздняя любовь оказалась гораздо более значимой. «Так поражает молния, так поражает финский нож» — приходили Дмитрию на ум булгаковские строки.
В тот день, Нонна Борисовна набралась решимости и приехала к бывшему мужу спустя время, после того, как «ликвидировала» молодую особу, так легко занявшую её место.