Горькое молоко -2. Тюремный шлейф
Шрифт:
Беда налил себе, едва прикрыв дно стакана, а Лбу до краёв. Посмотрел на спящих мальчишек. Они спали безмятежно в той же позе:
– Почему интересно они, опьянели так быстро. Неужели отравились? – смотря на Юру Лба, спросил он. – Что – то мне пить расхотелось.
– Не мандражи Серёга. Они отравились не от крепкого вина, а от передозировки. До меня только дошло. Когда мы, вместе выходили в туалет, на тот конец, они оставались здесь. Мы там покурили минут пять, а они в это время точняк хлебанули лишнего. Вот результат их жадности.
Лоб показал рукой на скрючено
– Вот сидим мы с тобой Серый в подвале сейчас, пьём эту мочу с градусами и голубей варёных жуём, а придёт время, когда с тобой в ресторане «Антей» или «Волга», будем заказывать изысканные блюда и пить коньяк и закусывать лимоном с шоколадом. Вот за это я хочу выпить, чтобы это желание сбылось у нас с тобой поскорей.
Они чокнулись и выпили. Голуби Сергею уже не лезли, он был сыт ими по горло. Он больше налегал на лук, чтобы отбить запах спиртного.
– Лоб, что ты всё говоришь загадочно. «Придёт время». Или ты действительно в тюрьму собрался, или что – то удумал? – спросил Беда.
Лоб вдруг энергично замотал головой.
– Ты на меня не смотри, ты парень начитанный, спортивный, с хорошей дворянской родословной. Хотя вас иногда называют каторжанским родом. Видимо успели пошалить твои родственнички ещё при царском режиме? Но белая кость, что у Ивана, что у тебя чувствуется. У тебя и жизнь должна другая быть, а мне предрекли, что долго ещё буду ходить по граблям. Понимаешь, я иногда ощущаю, как будто в меня велосипедным насосом закачали эти грабли, и они встали внутри, вонзив свои гребёнки и выходить, никак не хотят. Думаю, это с нервами связано, – добавил Лоб.
– Лоб, тебя предрекатель, наверное, заклеймил и ты вбил себе в голову эту чушь, сам же говоришь, что книги полюбил, вот и читай их. Они много умного говорят. Если книги читаешь, значит мыслить правильно должен. Всё дело в тебе. Ты взрослый не мне тебя учить.
– Правильно ты говоришь, как Макаренко, а сам зубы Кольке выбил, Салёпу изуродовал. Вчера директора окатил с балкона, и другого негатива много про тебя рассказывают. А говорить умно, я знаю, ты мог и раньше. Вот почему взрослые парни всегда на равных с тобой держались.
– Нет, не за это. С моими двоюродными братьями они тоже нормально дружат. Я думаю, всё дело в Иване, Захаре и Часовщике, которого все блатные в городе остерегаются. Я знаю, кто он есть. Знаю практически всех его друзей и знаю, что он не простой Часовщик, а уважаемый твоим миром человек. Я уже не тот маленький мальчик, каким ты меня знал раньше, а вполне созревший мужчина. По секрету тебе скажу, у меня даже женщина была, вот здесь, где спят мои друзья, на этом самом топчане. Я всё понимаю. А насчёт моих подвигов, о которых ты говоришь, – это жизненные обстоятельства подвиги создают. Но внутри у меня, ни граблей, ни вил нет. И я если захочу, могу поступить в любой престижный институт, не смотря, что учусь слабо по некоторым нелюбимым предметам. Я не Ломоносов и не Циолковский, но, если растормошить во мне талантливый стержень, который у меня спрятан в ВЧК. То могу быть и как они, а может даже и знаменитее, чем они.
– А что
– Выдающаяся Черепная Коробка, – вполне серьёзно ответил, Беда и пальцем постучал себя по голове.
– Вот чешет, вот чешет, – удивлялся Лоб, – с тобой говорить осторожно нужно. А то ума такого наберёшься, что можно идти поступать самому в институт. Тебе бы ещё пять грамм налить, ты мне повеселей, чего может, нагородишь.
Лоб заразительно рассмеялся, что спящие мальчишки начали ворочаться.
– Может растолкать их, – спросил Сергей.
– Пока не надо, пускай поспят ещё, – сказал Лоб, – а после на улицу им нужно на пол часика выйти и потом уже домой идти.
…За дверями раздались шаги, по звуку Серый мог определить, что идёт не один, и не два человека. Не став ждать условного сигнала, он встал и открыл дверь. Вошли Дюк, Салёпа и двое взрослых парней ровесники Лба, Маран и Фока. Оба они жили в этом дворе и работали матросами на маленьком судёнышке. Когда навигация у них заканчивалась, им выдавали огромные деньги, которые они прокатывали со своими близкими и приятелями. Сейчас у них денег не было, и получалась спиртовая взаимность. Их уже все угощали, до новой навигации. Ребята эти были неплохие, – мальчишек частенько брали с собой на судно половить рыбы, или покататься по Волге.
То, что они увидят флягу, опасений ни у кого не возникало. Они были свои и лишнего болтать не будут. Здесь они также бывали и неоднократно, когда мороз на улице, а выпить негде, они шли к Беде или Туману, с которым жили в одном подъезде, и просили открыть сарай на пару часов. Иногда напивались там до бесчувствия и оставались спать до утра. В этот раз они принесли с собой десять пачек печенья и большую связку копчёной воблы. Первым проснулся Перо и подошёл к столу.
– Это всё наше? – удивлённо спросил он. – Можно есть?
– Вроде бы на нашем столе лежит, но есть нельзя, – ответил Дюк, – для Юрки собираем.
– Эх вы пацаны печенья вам захотелось, а вы вино пьёте сверх нормы, да ещё тайком от нас, – пристыдил их Лоб. – Посмотрите, на свои глаза, они у вас рыбьи стали, как вон у той копчёной воблы.
Он кивнул на стол, где, как бельевые прищепки, в вязанке одна к одной лежала приманивающая к себе своим запахом вобла. Они с красными глазами, помятые, виновато глядели в сторону Юры Лба.
– Говорил тебе Перо, что хватит. А ты мягкое вино, как молоко, давай ещё по унции, – укоризненно сказал ему Арбуз.
– Ага, а унции ковшиком отмеряли? – спросил Лоб, – ладно забудем, наука вам на будущее будет. Запомните мягкое вино, тоже хмельным бывает. Вам сейчас надо умыться и на воздух немедленно выйти, а то от вас затхлостью, какой – то тащит за километр. И домой. А то меня подставите. Все знают, что я на свободе.
Он оторвал от вязанки две воблы и протянул им.
– Пожуёте, хватит здесь и Юрке, – остальное припрячем.
Откуда такие деликатесы, никто спрашивать не стал, все знали, что если Маран и Фока появились в подвале, то это от них. Им на флоте часто такие пайки выдавали.