Горькое похмелье
Шрифт:
– Тихо! – стал успокаивать всех Махно. – Думать будем. До завтра. За нами пять уездов, сотни тысяч людей. Они ж на нас надеются! Криками мы ничего не решим. Но шоб к завтрему каждый имел свою думку. Два слова – и все! На долгие разговоры времени не будет!
И с какой-то обреченностью в голосе пошутил:
– А Лепетченке ероплан подарим. Пусть летает, як эта… як курица!
Невеселый смешок прошелестел по залу. До завтрашнего утра им предстояло решить судьбу всего анархического движения. Судьбу края. И личную судьбу каждого.
Вечером с Нестором случился приступ истерии. Газеты, принесенные Задовым, валялись
– Заразы! Заразы! Падлюки!
– Успокойся, Нестор! – пыталась утихомирить его Галина. – Это ж только газеты. Ну, напечатали! Сегодня так, завтра по-другому! На то и газеты, чтоб брехать!..
– Не-ет, Галка! Это ж не просто брехня! – Махно поднял с пола обрывки газеты, которую только что уничтожал. – Ты послухай… «Изменник Махно открыл фронт Деникину…», «Нестора Махно подкупили за тысячу золотых червонцев враги советской власти…». Смотри! Это ж «Известия Совета депутатов трудящихся Украины»… – Он взял со стола другой смятый лист: – А от – «Правда»! Смотри, Галя! «Правда»! На всю Россию газета! И шо пишут? «Трусливый предатель Махно бежал с поля боя со своей бандой и пропустил Май-Маевского и Шкуро в тыл Красной армии…», «Махно проявил себя, как и все так называемые партизанские атаманы, махровым антисемитом, многократно устраивающим погромы…». – Он вытер пену, проступившую на губах. Его трясло. – Как жить, Галя? Когда это я был антисемитом? Я всегда за интернационал. Но от такой брехни разьве отмоешься? И насчет Донбасса! Кому я докажу, шо было все не так? Як же я мог без оружия, без боеприпасов? Шо, всех хлопцев положить?
– Нестор! Собака лает, а селянин косит! Мы в своей газете пропишем правду!
– В своей? На пять уездов? А вся Россия эту «Правду» читает! Эту! – Он швырнул газету на пол. Поднял другую: – А от шо, зараза, пишет!
– Кто? – спросила Галина.?
– Та Троцкий! И как статью назвал? «Махновщина». – Нестор развернул, ткнул пальцем в строки: – О! Читай! «Партизанщина была нужна, чтобы разложить и уничтожить старое государство. Теперь, когда власть в руках пролетариата, партизанщина становится враждебной силой. Поскобли махновца, найдешь григорьевца. А чаще всего и скоблить не нужно: оголтелый, лающий на коммунистов кулак или мелкий спекулянт откровенно торчит наружу. С этим анархо-кулацким развратом пора кончать раз и навсегда… Лев Троцкий, Купянск – Харьков». И число написал: «второго июня девятнадцатого года». Для истории, падлюка, стараеться!
Галке бы по-бабьи прижать Нестора к себе, согреть своим теплом, утешить, как только жена может утешить. Но она – соратник. Преданный друг. Идейная анархистка. Глупенькая любящая Настя сумела бы. Даже «залетная птичка» Тина сумела бы. А Галя Кузьменко, учительница, не понимала, как должна поступить женщина, когда мужчина теряет самообладание и терпит крах.
Галина принесла ему кружку воды. Он отпил, остатки вылил себе на голову.
– Падлюки, падлюки! – скрежетал зубами Нестор и продолжал бегать по комнате, расшвыривая сапогами газеты.
– Может, приляжешь? Поспишь? – спросила Галя.
– Який сон? Який сон!.. Всю жизнь… – пожаловался Нестор. – …Всю жизнь… Каторга…
Самолюбив батько! Ох самолюбив! Так высоко вознестись в глазах людей и быть так нещадно оскорбленным. Кому пожаловаться, кому написать?
Верно поняли его в Реввоенсовете Республики и верно рассчитали удар. Умные люди, изучившие психологию как профессионалы, знали, где у батьки ахиллесова пята.
– А может, и вправду, Нестор, податься нам до Григорьева? – осторожно спросила Галя. – Вас вместе никто не одолеет!
– Молчи, дура! – закричал Махно. – Шо ж, я у него в адъютантах буду?.. Да и не могу я воевать против большевиков. Они революционеры, а Григорьев – шавка, бегает от Петлюры до попов, от попов до большевиков. Сейчас до Деникина побежит, я знаю!.. Не-ет! Я анархист идейный, за всеобщее братство! А Григорьев кто?
Он ударил кулаком по столу так, что лампа подпрыгнула и повалилась набок. Зазвенело ламповое стекло. Наступила темень…
Сметая со стола осколки стекла, Галина тихо сказала:
– А лампы больше нема… И керосина тоже…
Утром на крыльце послышался стук тяжелых сапог, и в комнату вошел Лёвка Задов. Он быстро оценил ситуацию. Потом взял сонного Нестора в охапку, усадил на кровати.
– Просыпайся, батько! Будем ехать!
– Куда ехать? – спросил плохо соображающий Нестор.
– На хутора… куда-нибудь подальше… З Катеринославу хлопец известие привез. ВЦИК объявил тебя «вне закона»…
– Это шо ж значит? – с безразличием спросил Махно.
– А то, шо любой человек имеет право тебя застрелить. Подошлють кого з Катеринослава чи з Харькова – и все…
– Это меня вроде як бешеной собакой объявили?
– Плюнь. Мы тебя в обиду не дамо!
– Та я не шибко боюсь…
Махно постепенно приходил в себя.
– Одевайся. Надо ехать! – повторил Задов.
– Бежать от них? – усмехнулся Махно. – Не, Лёва, ты еще меня не до конца изучив… Ты от шо! Собирай Реввоенсовет!
– Шо? Прямо сейчас? Люди ж ще сплять!
– Кто жить хочет – проснется!
Через некоторое время в том же зале театра собрался совет. Махно выглядел усталым, осунувшимся, постаревшим сразу на пяток лет. Но в глазах его светилась решительность. Ему уже было ясно, как и что делать.
Наскоро собравшиеся, не выспавшиеся атаманы ждали, что скажет батько. В бой – так в бой. С ходу, не размышляя.
– От шо, товарищи мои и друзья! – встал Махно. – Я всю ночь думав. Я крепко все обдумав. И от мое решение. С красными мне биться не с руки. И с Григорьевым на товарищество душа не пускает. Поэтому от командования я ухожу… Тихо!
Подняв руку, он выждал, когда успокоится зал, обвел его тяжелым взглядом.
– Нашим полкам и их командирам предлагаю, по их решению, поступить на службу в Красну армию. Шоб, значит, защитить нашу землю од деникинской силы. Одним большевикам с этой силой не справиться, это точно! Без меня они примут вас с превеликим удовольствием. Меня они считают изменником. Меня, а не вас! Вы тут ни при чем: солдат выполняет приказы командира!..
Все молчали, уже не возмущаясь, подавленные и потрясенные решением батьки. В усталых глазах Нестора зажегся вдруг хитроватый огонек.