Горм, сын Хёрдакнута
Шрифт:
– Может, и так – трясти меньше стало, – согласился Кнур. – Ты рассказывай.
– Хольмганг устроили там же, на косе у берега, мечи со щитами. У Скапа хоть язык был что помело, а рука оказалась крепкая, и первым ударом он мне пол-щита срубил. Я вторую половину в него кинул, он свой щит поднял, так что открылся снизу. Тут я его мечом и достал, во внутреннюю сторону правого бедра. В колено целил, не хотел его убивать – думал, обездвижу дурня, заплатит он три марки серебра, как заведено, и конец делу. Но тут кровь хлестанула, еще недолго он на ногах держался и продолжал меня и мою бедную маму поносить, потом упал, дернулся пару раз, и околел. Я до этого никого один на один не убивал, и мне на миг не по себе стало – к тому же, кровищи в этом Скапе было немерено, меня всего залило. Точно замедляется!
– Может,
– Хорошо бы. Ну, мне не по себе стало, а Скаповы дружки – я даже не знаю, как их звали всех, один вроде Кьяллак был – Скаповы дружки все на меня как навалились и давай мне руки крутить. Повязали меня, пинков надавали, и стали решать, что дальше делать. Тот, который был Кьяллак, хотел мне глаза выколоть и утопить, но двое других его отговорили – к переправе к тому времени еще бонды подошли, свидетели. Так эти плюгавцы сговорились оттащить меня в ремнях к местному законоговорителю, чтоб тот тинг созвал, и меня судить, за то что я якобы Скапа убил не на хольмганге, а ни с того, ни с сего. Их трое, я один, весь в Скаповой крови, заблеванный, заплеванный, битый весь – кто мне такому поверит? Им еще конь мой и меч, видно, приглянулись. Кьяллак хотел родичем Скапа назваться, чтобы виру за него получить, или, еще лучше, дождаться, чтобы меня объявили изгнанником, и тут же прикончить. Погрузили меня, коня, и Скапа дохлого на их лодку, переправились на другой берег, там городишко был, Порг, Прах, что-то такое, а чуть поодаль замок на горе, Висгард. К тому времени уже стемнело, Кьяллак в замок за законоговорителем пошел, а я лежу в луже, и его клятвопреступные дружки то зимнее пиво из бочонка пьют, то меня пинают, то плюются. Ну, пришел законоговоритель, говорит, расскажи, как было. Я ему сказал, что честно на хольмганге Скапа уложил. Говорю, испытай меня огнем, испытай меня кипятком, увидишь, моя правда. Он ко мне наклоняется, кричит: «Врешь ты все, Кьяллак все мне выдал, как ты родича его без подначки зарезал, как овцетеленка, да при трех свидетелях,» – и трясет меня, будто от гнева, а сам в руки мне нож сует.
– Поди ты!
– Законоговоритель поднялся, Кьяллаку говорит, тинг созовем, судить будем, посвети мне факелом, сейчас на доске с законом прочту, сколько марок серебра виру за родича твоего взять. Кьяллак к нему подошел, а он ему доской с законом так снизу заехал в челюсть, что тот свалился, как подкошенный. Я к тому времени ремни на руках разрезал, подкатился одному из Кьяллаковых дружков в ноги, сбил его, тот пока за мечом лез, я ему нож в висок. В горло хотел, слышал, в черепе нож застревает, и точно – ни туда, ни сюда. А законоговоритель той же доской с законом Кьяллаку череп раскроил. Третий вшивец бежать бросился, я в него мечом второго вшивца бросил, меч попал плашмя, но с шагу его сбил. Он в луже поскользнулся, забарахтался, законоговоритель ему сапогом на шею наступил, стоит, и мне говорит: «Я тебе поверил, а не этим сквернавцам. Лодку видишь? Ее хозяина два дня назад с перерезанным горлом из реки вытащили. А на тинге не видать бы тебе правды – Кьяллака пол-города боялось.» Тут и третий вшивец отправился в Хель за Скапом вдогонку.
– Что у вас на донях говорят? «Той земле не стоять, где закон начнут ломать?» – Кнур рассмеялся. А у поморцев другое присловье – «Не бойся закона, бойся судьи.» Так им, дурням, и надо. Труп утопить, и то не могут. Надо было живот распороть, тогда бы не всплыл. Еще лучше, распороть и камней натолкать.
– А ты откуда знаешь? – насторожился Горм.
– Отцова кузница у моста через Вайну. Он много кому коней ковал, а бывало, привезет кто шлем мятый с кусками черепа внутри, или лапшу из кольчуги, всю от крови ржавую – а он, горемыка, все чини, да слушай, о чем давальцы толкуют. И я с ним заедино. – Кнур на миг задумался о чем-то, выражение его лица сделалось почти мечтательным. – Так про сказ о хольмганге с тремя… Ты хоть знаешь, откуда он взялся и что говорят?
– Вот откуда, я думаю. Законоговоритель мне велел про дело вообще не болтать, а он, мол, всем расскажет, что было так. Я на хольмганге убил Скапа, Кьяллак меня свез на другой берег и там вызвал на бой, отомстить за родича. Законоговорителя, его Роал зовут, кстати, определил в свидетели, а когда поединок начался, его дружки вмешались, и я их всех троих и порешил. Ему, говорит, пустая печаль
– Поди как вышло. А теперь послушай, мне как это рассказали. Перво-наперво, говорят, Скап, кого ты поначалу убил, на коня твоего блюзгал – масть ему не понравилась. Слушай, а что за масть была у коня-то? [29]
– Да ты сам его ковал два дня назад!
– И то, конь как конь, вороно-пегий. Сейчас на нем, поди, какой-нибудь Отрыгов снузник скачет.
– Скап и конь… Это было перво-наперво. А что второ-навторо?
– Потом, говорят, его друзья все трое вызвали тебя на поединок, а ты им сам и сказал, что если будешь биться с ними по очереди, да первый же тебя убьет, остальным их доля мести не достанется, так что на хольмганг ты выйдешь зараз супротив трех. Вышел, говорят, и всем троим карачуна и задал – одному мечом в висок, другому нижней гардой того же меча в череп сверху, а третьему краем щита в горло. Ты не серчай, но вот что я тебе скажу. Правильно никто твоей правды не слушает – сказ-то крепко лучше. По твоей правде выходит, Скап – мурло, дружки его – булгачи напраслинные, законоговоритель доской с законом черепа мозжит, а ты всего двоих убил, да и тех по очереди. А в сказе все, как положено – честный бой, месть, и кругом молодечество. И еще, не возьми уж в обиду. Скромный поединщик двоих убьет, одного приврет, все и рады. А ты, сдается мне, из тех хвастунов, кто нарочно все преуменьшает. Бросай это, у нас говорят, унижение паче гордости…
29
Здесь намек на довольно известную историю из романа одного французского писателя.
– Аааа! Слоновьи вши! – Горм трясущимся пальцем указал на нескольких бледных, щетинистых, членистых, усатых, многоногих тварей, объявившихся на краю стрельницы.
– Бей их! Да не сапогом! Топором руби, вон на петле!
После расправы со вшами, Горм и Кнур некоторое время болтались молча, потом Кнур сказал:
– Плохой это знак, что вши к нам лезут. Слон, видно, много крови потерял. Смотри, спотыкается…
Земля уже довольно давно шла вверх. Неподалеку передовым в отряде предгорных возвышенностей стоял небольшой холм. Слон сделал еще несколько неуверенных шагов, остановился, и зашатался.
– Прыгай! – Горм перевалил ноги через борт. – Я расстегну подпругу, ты пахвенный ремень!
– Зачем? – Кнур вывалился из стрельницы и повис на пахвенном ремне.
– Если слон упадет, он больше не встанет! Надо его разгрузить!
Горм и Кнур недолго возились с чудовищными ремнями, подстеганными войлоком, на которых держалась стрельница. Грудной и подбрюшный ремни расстегивать не пришлось – они были перерублены. Наконец, сооружение качнулось последний раз и с треском ломающихся распорок съехало со спины слона, едва не пришибив обоих молодых воинов. Слон стоял, все дрожа боками и опустив голову. Из некоторых его ран продолжала течь кровь.
– Надо что-то быстро сделать с этой дыркой в правой передней ноге. Зашить он нам ее не даст, дай я ее хоть мхом заткнуть попробую, – Горм обернулся по сторонам в поисках мха.
– Попробуй войлок.
– Тоже дело, – Горм выдрал несколько полос войлока из горы слоновьей упряжи, разлохматил их, и, приговаривая: «Тихо, слоник, тихо,» – прижал войлок к кровоточащему проему между двумя роговыми пластинами.
Слон повернул голову, насколько позволяла закованная в родную роговую и добавленную умельцами пластинчатую стальную броню шея. Светло-карий глаз, размером ненамного больше овцебычьего, печально уставился на Горма.
– А как это будет держаться? Сделай пару дырок в пластинах, пропусти эти ремни через них, и привяжи крест-накрест, – Кнур протянул Горму ремешок, наскоро смотанный с куска каркаса стрельницы.
Слон то ли понимал, что ему пытаются помочь, то ли просто не имел уже сил сопротивляться, но стоял тихо, пока Горм кое-как не замедлил кровотечение.
– Ловко это ты. Видно, не впервой?
– Слону перевязку? В первый раз, Собака мне свидетель. У нас мамонты. Это Гардар – родина слонов. Хотя слон, мамонт… Вся разница – панцирь или шерсть, – сказал Горм, рубя мечом траву.