Гормон счастья и прочие глупости
Шрифт:
— Есть!
— Он в курсе?
— Нет. Он не поймет.
— Да они все ничего никогда не понимают, козлы. Да, кстати, я…
Она не успела закончить фразу. К ней кинулся высокий, широкоплечий мужчина в белых брюках и белом пуловере на голое тело. Лицо его показалось мне знакомым. Они обнялись.
— Ларчик, какими судьбами? — восклицал он, излишне крепко, на мой взгляд, прижимая ее к себе. — Вкалываешь или отдыхаешь?
— Вкалываю, — вздохнула она. — Вот познакомься, Сергуня, это
— Шолом! — почему-то сказал он, глядя на меня с высоты своего гренадерского роста. — Манишма?
— Что? — обалдела я.
— А вы что, иврита не знаете?
— Извините, нет.
Лариса согнулась пополам от хохота:
— Ты решил, что она местная?
— Честно говоря, да. Я тут уже две недели и немножко наблатыкался на иврите.
— А я еще не наблатыкалась! — заявила я.
— А вы кто?
— В каком смысле?
— Броня — певица. Классная. Приходи к нам на спектакль, оценишь.
У меня внутри все растаяло. Про меня говорят, что я певица! Классная! Причем Лариса ведь и сама поет… Да она просто отличная баба! Что бы там ни говорил Венька. Он, наверное, подкатывался к ней и получил по носу. Вот и выдумывает невесть что… Или у них что-то было? Впрочем, какая разница.
— Не уверен, что смогу, мы и сами почти каждый вечер играем! А твой-то красавец тоже тут?
— Конечно.
— Жалко.
— Сергунь!
— Да я пошутил! Ларчик, а можно тебя на два слова, извините, девушка!
Он отвел ее в сторонку и стал что-то нашептывать.
— Броня, извини, — подошла ко мне Лариса. — Слушай, у меня к тебе просьба.
— Да.
— Не надо говорить Андрею, что я.., ну что мы встретили его, ладно?
— Хорошо, — пожала я плечами. Ее Андрею и захочешь что-то сказать, так сто раз подумаешь.
— Он ревнивый как… А с Серегой у меня еще до Андрея было… Словом, сама понимаешь.
— Без проблем!
Мы еще побродили и вернулись к той же ювелирной лавчонке. Она по-прежнему была закрыта.
— Облом! — вздохнула Лариса. — Скорее всего, старушка отдала богу душу, а замены не нашлось. Знаешь, тут многое переменилось. На набережной у фонтана было отличное кафе. А теперь нету. Разорились, наверное, кризис у них.
— А я слышала вчера, Оскар говорил, что кризис уже кончился.
— Правда? Я пока не заметила, но дай им Бог, как говорится.
Мы сыграли уже четыре спектакля, и наутро я проснулась с ощущением счастья, которое тут же скукожилось. Вот те на! Моря практически не видно из-за густой, желтоватой дымки. Из окна веет горячим паром. Хамсин! Нам его предрекали с первого дня, а его все не было. Я закрыла окно, включила кондиционер. Зазвонил телефон.
— Буська, зайди ко мне, я умираю! — прошелестел Венька.
— Что? —
— Хамсин, черт бы его взял! Зайди, прошу!
Вид у него был несчастный. Хотелось пожалеть, приласкать, но как-то не верилось, что у еще молодого, полного сил мужика может быть такая реакция на погодные неурядицы.
— Что с тобой?
— Голова раскалывается, и сердце давит.
— Врача вызвать?
— Нет, что ты… Просто, Бусечка, будь другом, сделай мне массаж, помнишь, ты делала года два назад. Виски и шею… Мне так тогда помогло!
Он смотрел на меня умоляющими, несчастными глазами.
— Так и быть, хотя не понимаю, почему ты не попросил свою даму.
— Какую даму? О чем ты?
— Да вот… — Я подняла с полу довольно безвкусную заколку для волос. — А в ванной бутылка из-под водки. Следы ночного гульбища налицо. Тебе опохмелиться надо!
— Думаешь? — простонал он.
— Уверена… И хамсин тут ни при чем.
— А массаж?
— Перетопчешься.
— Тогда дай чего-нибудь выпить.
— Где я тебе возьму?
— Бусечка, помоги!
— Ладно, попрошу у Гордиенко.
— Нет, только не это!
— Почему?
— Буська, но я же руководитель группы… Неудобно. Умоляю!
— Где я тебе с утра раздобуду выпивку, если не у наших?
— О, знаю! Я сейчас закажу в ресторане. Только все равно заказывать придется тебе, я ж плохо говорю по-английски.
— А на иврите еще не наблатыкался?
— Наблатыкался? Это еще что за словечко? Кошмар какой-то! Звони, Буська, не медли, бога ради!
Я позвонила и заказала ему спиртное.
— И почему я вечно должна расхлебывать твои делишки? Помнишь, как ты спьяну назначил свидание моей подружке, а потом звонил и умолял меня отмазать тебя, ты забыл, что в этот вечер футбол по телевизору. А девушка-то уже губы раскатала, бедняжка. И ведь я ее предупреждала, чтобы она ни одному твоему слову не верила…
— Вероятно, такова сила моего обаяния.
— Нет, сила ее идиотизма. На тебе же аршинными буквами написано: чудовищный бабник!
— Не выдумывай, я не бабник! Ну или пассивный разве что… Я иногда сижу себе, никого не трогаю, а они лезут… Помнишь, у меня, когда Франтик был…
— Помню Франтика, чудный был пес.
— Чудный-то чудный, но уж если учует где течную суку, так его ничем не удержишь, с поводка срывался, из дому удирал, скотина.
— Ты это к чему?
— Просто вспомнил его в связи с одной… У нас на бульваре тогда ходила одна с борзой. Ох, как она меня доставала… Я от нее бегал…
— Ты сейчас всех своих баб вспоминать будешь? Или только тех, от которых бегал? Кстати, ты от той борзой убежал или тебя все-таки настигли?