Горная база
Шрифт:
Говорили они, конечно, не о том. «О том», — кто и зачем подставил Илью, — говорить было бесполезно. Говорили о суевериях, удаче, приметах на войне. Заговоренные, может быть, есть, но их не должно быть. Чтобы не порождать у товарищей по оружию зависть, ревность, подозрительность и позыв к интригам. Что такое боевое подразделение без потерь? Постоянно везти может кому-то одному, но не всем двенадцати. Чтобы заткнуть рты, нужно ничем не отличаться, не высовываться. И порадовать широкую общественность парой неудач. В группе, например, есть вакансия; до некоторых пор ее не заполняли — вначале не было нужды, потом — из-за того, что ребята болезненно воспринимали чужаков. После понижения в звании Дрепт изменил этому правилу. В отряд потянулись, часто меняясь, чужаки. Кто-то из них, не пройдя обкатку, сам писал рапорт; на кого-то писал рапорт командир. Сплетники потеряли интерес к Дрепту. Исламабад перестал размахивать советской газетой и жаждать крови военного преступника Дрепта. У Исламабада появилась другая головная боль. В районе Бенде и Масудугара накрылся пакистанский воздушный мост по снабжению отрядов мятежников боеприпасами, оружием, продуктами питания. По агентурным данным, был уничтожен МИ-8 пакистанских ВВС с резидентом пакистанской разведки на связи с ЦРУ Джамаль Исмаил Бенаром. Пакистанцы впредь отказались от воздушной поддержки отрядов мятежников, посчитав случившееся аварией (группа старшего лейтенанта Стебельцова, устроившая ее, подписала бумагу о неразглашении операции в течение двадцати пяти лет).
Газетная история Дрепта на фоне таких, как лейтенанта Стебельцова, выглядела брызгами. Обласкав, приговорили к порке, а того обрекли на немоту, молчаливую и потому вдвойне неблагодарную работу. Но если славой, как в песне, сочтемся потом, что — с невозможностью оправдаться, бессилием перед машиной власти? Сегодня ни за что сняли звездочку, завтра, за гораздо меньшее ни за что, сорвут погоны и поломают жизнь.
Так что не жалей, Дрепт, Аркашечку из Москвы. У него был шанс подъедаться в каком-нибудь европейском посольстве и не ты его гнал в Афган, да еще — разведывательно-диверсионную группу. А какой интерес гнал, ты скоро узнаешь.
Москвич более или менее успокоился и перестал дергаться.
«Как ваше здоровье, уважаемые? Да не знаете вы усталости!.. — Подошел дуканщик с подносом — чайничек, пиалы. Одет в национальное. Но на его садрые — безрукавке — смешно красовался значок с профилем Ленина. Мало кто из шурави, приезжавших в эту страну с АК, был настолько образован, чтобы воспринимать всерьез азиатский культ Ленина. Думали, маскарад на потребу оккупантам. — Что еще пожелают шурави?» — Дуканщик не уходил. Оба посетителя знали, чего он ждет. Отхлебнули из пиалы крепкого обжигающего чая и восхищенно поцокали языком. Дуканщик удовлетворенно улыбнулся.
Учился он на своем восточном не на двойки, знает этикет, подумал о москвиче Дрепт. А вслух сказал:
«Эх, нам бы такого чайку в рейды! Цены не было бы мозгам и желудку…»
«Не сцы, старичок, все у нас будет. Лишь официантов не обещаю», — развязно откликнулся Аркадий.
Дать ему по шее, что ли? Начнется переполох, чаепитие испорчено, а так ли тебе часто удается побаловать себя таким чаем, Дрепт? Вместо того, чтобы злиться на этого дурачка, злись на себя, командир.
«Ты подумал о своем прозвище, Аркадий?» — спросил он серьезно вместо того, чтобы крепко дать по шее. — Ну, кодовое имя… Его надо сообщить в разведцентр».
Москвич, кажется, растерялся. Дрепт отхлебывал часто и обжигаясь, небольшими глотками. Так он понимал чай. Это было хорошо, что они забрели в этот дукан и оказался такой подходящий предлог — приезд высокопоставленного дяди с племянником. Правда, теперь по армии поползут слухи о карьеризме Дрепта: нашел покровителя и выслуживается. Но адъютанты, штабные писаря, интенданты и пройдохи от пропаганды таких уважают и побаиваются.
«Арка» или «Аркада»? — Дрепт притворно морщил лоб. — Не годится, угадывается связь с именем. А если «Икар»? — Дрепт хлопнул себя по лбу. — Ай да Дрепт, ай да сукин сын!» — Просияв, он перегнулся через столик и так хлопнул москвича по спине, что тот опрокинул пиалу с чаем себе на гульфик. Но отреагировать тот никак не успел. В дверях дукана стояли двое только что пришедшие. Благообразный седобородый старец в белоснежном кашемире и молодой афганец в европейском костюме, папахе и сандалиях на босу ногу, всем обликом похожий на красивого еврея Изю из молдавского местечка Калараш. Аркадий заспешил им навстречу. С молодым они нежно облобызались в щеку, а старцу москвич поклонился, скрестив на груди руки, а затем, по здешнему обычаю, поцеловал руки.
Молодого, выпускника университета Патриса Лумумбы, звали Хафизулла. Старец был его дядей. Сегодня день дядей и племянников, сказал себе Дрепт, пока они все молча допивали третью чашку чая. Дуканщик, преисполнившись особой почтительности к компании из-за старца в ней, разве что не пластался, чтоб угодить. Только после третьей чашки старец, — ну и выдержка! — поманил его пальцем, чтоб внимательно рассмотреть комсомольский значок на садрые. При этом его лицо, в котором было что-то лисье, ничего не выражало. К нему нагнулся племянник и долго говорил по-пуштунски. Аркадий, в свою очередь, нагнулся к Дрепту и переводил. На это время перепуганный духанщик превратился в дерево. Хафизулла, говорил Аркадий, объясняет аксакалу, что русский Ленин чтится в Афганистане. Он вернул Афганистану святыню мусульман, самой древнейшее издание корана, которое захватил и вывез в царскую Россию русский экспедиционный корпус в один из своих походов на Средний Восток. Старец смягчился и властным жестом отогнал дуканщика.
Началась беседа.
«У дядя в провинции Кунар посевы мака», — сказал племянник.
«Это незаконно, — сказал Дрепт. — Народное правительство Афганистана с этим борется…»
«Вы, советские, точно так же пресекаете у себя в стране легальную продажу боевого огнестрельного оружия. Но это, тем не менее, не мешает вам продавать его по всему миру, и вам наплевать, как оно будет использовано. И вы не прекращаете его производство. Мы вывозим из своей страны для продажи опиум, почему нас должно заботить, идет ли он в фармацию или к наркодиллерам? — Хафизулла в недоброй улыбке показал белые, как у собаки, зубы. — Давайте закроем дискуссионный клуб и перейдем к делу, оно того стоит…»
Все участие дядюшки в разговоре состояло в поглаживании бороды. Дрепт приказал себе: заткнись! Хафизулла, посмотрев на Аркадия с укоризной, — кого ты привел, уважаемый? — тяжело вздохнул и продолжал:
«Моджахеды устроили перевалочную базу в Нуристане, здесь складируют, а потом небольшими партиями перебрасывают сырец. Они облюбовали тропу в дядиных угодьях. Она делит угодья пополам и пролегает в седловине. Дядины охранники не привыкли, что на тропе их саиба хозяйничают пришлые. Они молодые и горячие и стреляют без предупреждения. Так учил их дядя. У нас везде так принято. Приблизился к маковым посевам — стреляют. А эти, с перевалочной базы, стреляют в ответ. Им скоро надоест, и они положат всю дядину охрану. Дядя не соберет урожай. Рабочие боятся выходить на работы. А договариваться на перевалочной базе не с кем. Там одни исполнители, а их саиб сидит где-нибудь в Бадабере, курит кальян и играет в нарды. Полный бардак! Как в вашей сороковой армии…»
Аркадий бросил на Дрепта вопросительный взгляд.
«Это не есть хорошо, — сказал Илья, — даже неэтично, когда афганцы стреляют в афганцев. И все это в ущерб косовице. Шурави могут, конечно, немножко пострелять, но что это даст? Если тропа понравилась душманам, они не отступятся. Надо твоему дяде, Хафизулла, перебираться на целинные земли».
«Да, да, — часто закивал головой Хафизулла. — Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я. Но все не так, Илья. Ты не дослушал. Шурави сделают так, что моджахеды на эту базу не вернутся. — Он перевернул пиалы днищами вверх, изображая посевы и тропу между ними, чуть дальше — прочертил пальцем горную реку Нурисан и на другом берегу ее обозначил зажигалкой Дрепта перевалочную базу. — Они перекинули через реку мост, — ликовал афганский Чапаев, — рукотворный, конечно. Если его взорвать, — а его очень легко взорвать, — моджахеды перенесут и базу, и тропу далеко на север. Дядины угодья моджахедов больше не интересуют!»
«Так взорвите, — потерял терпение Дрепт. — Взрывчатки у вас, как у дурака махорки!»
«Нельзя. Мы — пуштуны, элита нации, и они, в Бадобере, — пуштуны. А пуштуны предательства не прощают», — гордо ответил Хафизулла.
«Джанана раша Адам-хан ша ды дурханый мина пер ма вукра майана», — вдруг подал торжественный голос Аркадий.
«Что ты сказал»? — быстро спросил его Дрепт.
«Ты, любимый и верный, в Адам хана обратись. Любовь Дурханый меня одолела. Вот что он сказал. Это наш афганский эпос», — пояснил Хафизулла.