Горный поход
Шрифт:
Не поход это…
На банду идем…
Некоторых эти слухи муторили.
Но сплетня в общем успеха не имела.
В ночь на 3-е ударил сильный дождь. В походных палатках, плохо оборудованных, сразу потекли реки. Промок сахар, галеты, поплыли вещи, промокли бойцы.
С вьючкой сначала не ладилось. Не умели.
Но тут пришли на выручку бойцы тюркской горной роты, имеющие уже опыт. Они совсем не знали русского языка, но договорились с нашими быстро: на пальцах.
Ишак стал одной из центральных фигур всех забот, разговоров, споров. Простой, лопоухий, скромный, задумчивый ишак.
Где горный кряж, Где труден шаг, Пройдет задумчивый ишак, Пройдет, пролезет на боку, Все уваженье — ишаку!— писали в полковой газете.
«Ишак», «вьюк», «вьючка» стали самыми популярными словами в полку.
Несколько месяцев назад на дивизионной партийной конференции ишак чуть было не стал центром прений.
Один молодой и горячий рационализатор бросил с трибуны конференции обвинение ишаку: он в горах не годен. Бой за ишака первым принял наш командир роты т. Кирштейн, поддержанный потом комдивом и многими делегатами.
— Тот командир, который будет иметь в горах десяток ишаков, — горячился Кирштейн, — будет командовать горами. Да, там, где конь не пройдет, там, где человек не пролезет, там пройдет цепкий ишак.
Комроты был прав. Дивизионная партийная конференция тоже была права, уделив так много внимания ишаку.
Сегодня ишак идет с нами в поход, равный товарищ коню. Все уважение — ишаку!
Выступление было назначено на 5 июля.
«Завтра сигналист протрубит: „В поход“», писала 4 июля многотиражка. И бойцы проверяли снаряжение: все ли подогнано. Критически осматривали сапоги: выдержат ли.
Пробный поход на 20 километров, который был проделан 3-го, показал много недочетов во вьючке, в порядке движения, в снаряжении. Спешно исправлялись прорехи.
В последнюю ночь перед походом каждый постарался раньше уснуть. Нужно было сберечь все силы, чтобы бросить их щедрым потоком на выполнение приказа РВС.
Дневальный бродил около палаток, слушал, как храпят бойцы, как воют шакалы, как шумит ветер.
— Дождь завтра будет, — поежился он и посмотрел на горы.
Они затянулись ночным бесформенным мраком и потерялись, утонули в нем. Дневальный знал, что завтра горы снова будут на своем месте. Завтра они станут грозной преградой или лягут покорной тропой.
— А дождь будет!
С моря шел свежий штормовой ветер. Били о берег волны.
Дневальный вспомнил станицу, где ни моря, ни гор, а только степь армавирская, привольная, хлебная… Молча он прислонился к столбику и задумался. Подошел дежурный, пыхнул цигаркой, сплюнул, окинул теплым взглядом палатки; из них высовывались разметавшиеся во сне руки и ноги.
— Спят. Ишь ты! — усмехнулся дежурный и передал цигарку дневальному. — Так даешь горы, дневальный? А?
И весело пошел по бивуаку.
ДАЕШЬ ГОРЫ!
Обрывами и тропами
Лежит пред нами путь,
Уж как по нем мы топали,
Былинники споют.
Выстроены роты. Прядают ушами кони. Замер оркестр. Горы застыли в легком утреннем тумане. Будет дождь. Может быть, и не будет. Все равно. Капельмейстер уже поднял руку. Взмахнул…
Трам-там-там…
Качнулись ряды.
В поход!
Трам-там-там…
Комиссар полка Войткевич, окончательно охрипший, напрягая последние силы голоса, кричит бойцам:
— Даешь го-оры!..
Подхватывается лозунг. Гремит над рядами. Недаром охрип комиссар. Лозунг, повторенный сотнями голосов, будет долго греметь по горам и долам Аджаристана.
Но сегодня горы еще далеко.
Мы на «нуле» у самого «синего моря». Оно бьется у наших ног, прощается.
От нуля до высоких аджарских хребтов стелется наш путь.
Даешь горы!
Ускакал уже конный взвод… Прошли, колыхаясь, танцуя на хорошем мягком шоссе, резвые кони штаба.
Вот собаки взвода связи… Вот химики… Вытягиваются стрелковые роты… Батарея на вьюках…
Вьюки… вьюки… вьюки… Они запрудили улицы, бойцы обтекают их, теряются в их потоке.
Моросит дождь.
Лагерь позади. От корня оторвались. Мы уже в походе.
Когда прошли десятикилометровую улицу Кобулет и через железную дорогу вышли на шоссе, «Сидор» запел свою песню. «Сидором», «Сидор Иванычем» обычно называется вещевой мешок.
Он вполне заслужил это почтительное отношение. В нем все имущество бойца: белье, хлеб, неприкосновенный запас (консервы, галеты), полотенце, мыло, даже иголки с нитками.
Вот снаряжение бойца. На поясном ремне — подсумок и лопатка; они тянут вниз. На спине — вещевой мешок; лямка впивается в плечи. Через правое плечо — лямка противогаза; он болтается вокруг левого бедра, словно аккомпанируя лопатке, которая бьется около правого. Через правое же плечо — ремешок фляжки; она шлепается о противогаз. Через левое, обнимая все туловище бойца, прижимаясь к нему горячим, душным объятием, надета скатка (свернутая шинель). Тут же патронташ. К скатке привьючены полотнище палатки и палки к ней, котелок, иногда еще кирка-мотыга. На правом плече — ремень винтовки или ручного пулемета.
Здесь нет ничего лишнего. Ни один боец не откажется, скажем, от шинели, палатки, фляжки, котелка. Все это нужно, в походе же — нужнее всего. Но слишком уж много ремней. На коротком привале начнет боец освобождаться от ремней — половина времени и ушла.
Все эти лямки, ленты, ремни, шнурки впиваются в тело бойца, душат и давят его. Это и есть «песня Сидора».
На эту песню бойцы ответили по-своему, так, как ни в одной армии ни один боец не станет отвечать: ответили рационализацией.