Горный поход
Шрифт:
На коротких привалах, разложив на том же злосчастном «Сидоре» лист бумаги, написали бойцы в первый же день похода обвинительный акт ремешкам и лямкам и начали предлагать всякие усовершенствования.
Этим вопросом болели натурально все. Болела спина каждого, поэтому предложений масса.
На ходу, на маршах, быстро пускались в ход эти приспособления. Появились иные способы носки скатки. Появились подвижные войлочные подкладки под особо назойливые ремни.
К середине похода красноармеец Ширяев предложил свой проект снаряжения
Он был болезненный, физически слабоват, должно быть, «Сидор» угнетал его больше всех — вот он и изобрел.
По его проекту было изготовлено снаряжение, которое признали удачным и передали в штаб армии.
В походе всегда жарко. Дождь ли, ветер ли, если идешь в полном снаряжении, всегда жарко.
Рубахи мокрые, хоть выжми.
Еще не было гор, они только приближались, наступали на нас или, вернее, мы подступали к ним, а они уже приготовились к обороне, угрожая крутыми тропами, обрывами, дождями, подъемами.
Кобулеты славятся влажностью воздуха. Словно потеет земля, изморенная горячим аджарским солнцем, потеет море соленым потом, и этот пот густой сизой влагой плывет над Кобулетами.
А дорогу заманчиво перебегали ручьи и источники. Богатая водой почва щедро швыряла воду: на!
Стали выбегать из строя; горячими, пересохшими губами никли к источнику, умывались, брызгались: вода, вода — цхали. Освежающая, холодная, циви цхали — холодная вода. А потом, пройдя немного, начинали проклинать эту самую цхали.
Нельзя пить на походе. Потом изойдешь, жажду растравишь, живот взмутишь…
И на первом привале закипела работа: даешь соцсоревнование на водный режим!
— Покажем образцы водной дисциплины.
— А ну, Петро, кто из нас крепше? Давай уговор: не пить до бивуака…
В газетах — ротных, взводных — подвергли потом осмеянию первых смалодушничавших, сдрейфивших перед цхали бойцов.
«Это — злоупотребление собой», — писали о нарушении водной дисциплины во взводных газетах.
Но цхали еще долго не была побеждена на походе, и только потом, когда втянулись, подчинили ее бойцы своей воле.
А шли хорошо.
По четыре, четыре с половиной километра отмахивали в час. Отставших не было. Симулянтов не было. Рвались бойцы в горы: какие они такие есть, чем страшны, чем красивы горы эти самые, что об них разговор большой идет и синеют они в небе, никого не спрашиваючись? Да возьмем мы их, подчиним себе, нехай нас от врага боронить будут, республику нашу Советскую, край наш просторный, новый. Даешь горы!
И подступали, подступали яростно. И уж побежало шоссе на подъем. Медленно, но верно побежало.
Так пришли в селение. Называют его, как и то, из которого мы вышли, тоже Кобулетами. Кто Старыми Кобулетами, кто Верхними Кобулетами. Бойцы вначале путались, а потом назвали Вторыми Кобулетами и в воспоминаниях так и говорили: «Вторые Кобулеты, где мы еще без обеда остались».
Да, с обедом пришлось плохо. Привыкшие к лагерной жизни, к обеду по расписанию, по веселому сигналу горниста («Бери ложку, бери бак, нету хлеба — иди та-ак»), бойцы столкнулись с тем, что обеда еще нет.
Да и где ему быть, обеду-то, когда кухни двигались сзади, а на ходу варить еще не научились! Походные легкие горные кухни были навьючены на ишаков. Только потом научились варить на ходу. Идет ишачок, а на нем кухня, и из трубы дым валит…
Этого сейчас не было.
И, твердо усвоив, что обед будет не скоро, бойцы быстро раскинули походный лагерь. Зеленый школьный сад сразу зацвел белыми цветами походных палаток. И вот уже гремит барабан и звенит зурна в армянской роте. Танцуют бойцы.
— Ах, мать честная, только пришли ведь, разуться не успели, дождь идет, плечи от «Сидора» гудят, а уж танцуют!
Хоровод — человек двадцать. Танцуют любимый армянский танец «кочари». Ритмично, ладно, одновременно. Потом «кочари» сменяются курдским «али-гюзли» [2] .
После танца — своеобразная борьба.
Два бойца пытаются в лад музыке свалить друг друга ударом, подножкой. Они подтанцовывают, потом бросаются друг на друга, пытаясь обхватить покрепче и сбросить подножкой на землю.
2
Али-гюзли — хороводный танец. Все пляшут. Один из пляшущих поет, и припев подхватывают все. Сюжеты этих частушек любовные.
Зрители весело хлопают в ладоши.
Зурнач надул щеки так, что вот-вот лопнет. Вдруг он обрывает музыку и лукаво хохочет. Бойцы останавливаются, улыбаются друг другу, церемонно жмут руки, целуются и расходятся.
А вот танцуют в русской роте. Круг, весь опоясанный улыбкой. Улыбаются все: те, кто танцует, кто смотрит, кто играет на гармошке.
Сразу находится организатор, он же конферансье, «поднатчик», страдатель, ценитель. Он без рубахи, взбудоражен, рад применить свои организаторские способности, бьющую «до некуда» энергию.
— Эй, выходи, у кого поджилки трясутся, — зазывает он. — Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка… — И прихлопывает в ладоши.
Из палатки вылезает одногодник с саксофоном из полкового джаз-банда. Он весело присоединяется к гармошке, и оркестр готов.
Танцуют «барыню». Каждый с фокусами, с кренделями, с узорами собственными, неизменными. Через круг пробирается красноармеец-тюрок. Ноги его чешутся тем особым зудом, который всегда вызывает музыка танцев. Но играют «барыню», а он, тюрок, «барыни» не знает. Но беда ли?.. И, сорвавшись с места, танцует свое.