Горный поход
Шрифт:
— Чахати? — спрашиваю старого аджарца. Рыжие усы, очень густые, торчат у него прямо из носа, как щетки, падают и закрывают губы. — Чахати? — Я отлично знаю, что это Чахати, другому нечему быть, но спросить надо. Из вежливости, что ли.
Старик охотно отвечает.
— Чахати, Чахати… — и мигает утвердительно рыжими ресницами. — Да, да, Чахати… — Он думает, может быть, что я не понял, обводит пальцем вокруг дома, колодец, мечеть с высоким минаретом и утвердительно, убежденно произносит: — Чахати.
— Спасибо… Мадлоб… Мадлоб…
Грузинское слово приводит его в восторг, и он быстро начинает говорить по-грузински. Но тут я позорно пасую.
Горский, работник подива, возле колодца уже завел беседу. Он знает несколько грузинских слов и оперирует ими ловко. Около него группа детишек, за ними взрослые.
— Пионер? — тычет Горский пальцем черного мальчугана. Тот смущается и шарахается, прячется за взрослых. Все смеются. Тогда из группы детворы выступает мальчик лет десяти. Он в штанишках, достигающих пяток. Синие помочи придают ему вид парижского Гавроша. Руки в карманах. Кепка на затылке.
— Они по-русски не понимают, — произносит он важно по-русски.
— А ты хорошо понимаешь?
Он снисходительно улыбается.
— Вы же видите, — роняет он и удивляется, какие взрослые глупые.
— Да, да, — смущаемся мы. — Ты здешний?
— Нет, я из Батума. Я в гости приехал.
Детвора и даже взрослые с уважением смотрят на мальчика, который так бойко и солидно разговаривает по-русски с военными.
— А как звать тебя?
— Осман.
— Вот что, Осман, — обращается к нему Горский, — спроси у жителей, знают ли они, зачем идет Красная Армия в горы?
Осман охотно соглашается и быстро спрашивает жителей. Затем, довольный своей ролью переводчика, обращается к нам.
— Они говорят, знают, — важно сообщает он. — Маневры…
— Ты скажи им, — Горский тоже доволен этой оригинальной формой политработы, — скажи им, что мы здесь учимся защищать их и горы от буржуазии. Понимаешь?
— Как же… Буржуазия, кулак, да?
— Вот-вот. Передай им.
— Они говорят, что буржуев надо бить, — переводит он нам.
— Ну, а спроси: если будет война, если буржуй пойдет сюда, в горы, поддержат ли они нас, Красную Армию?
Перевод Османа перебивается многочисленными возгласами. Весело смеясь, кричат ему что-то взрослые.
— Они говорят, поддержат, — с бесстрастной важностью переводчика сообщает Осман и, не сдержавшись, — ведь ему только 10 лет, — улыбаясь добавляет: — Я сам буду красным командиром, когда вырасту.
Мой рыжеусый старичок проталкивается сквозь толпу, подходит к Осману и что-то ему говорит, хитро щурясь в нашу сторону.
— Он говорит, — переводит Осман, — если власть хорошая, то и все к ней будут хорошие. Советская власть хорошая — ее они поддерживают, а если будет плохое делать — так никто не будет поддерживать.
— Ишь ты… — Мы с Горским хохочем, рыжеусый тоже хитро смеется. — Значит, взаимовыручка. Ну, передай, что Советская власть делает и будет делать беднякам и середнякам хорошо. Передал? Прощай, Осман. Молодец. Карго бичо. Швидобит [5] .
Мы весело прощаемся и едем в горы.
НОЧЬ НА ТРОПЕ
Из Зерабосели полк вышел, когда уже начало смеркаться. Может быть, не нужно было выходить, лучше было бы заночевать в селении, но мы еще не знали коварства горных троп и мерили равнинным аршином.
5
Хороший мальчик. Прощай.
— Будем в Дид-Ваке, как приказано, к вечеру.
Вьюк за вьюком вытягивался полк, и уже где-то далеко обвилась вокруг гор голова колонны, а в селении еще били копытами нетерпеливые кони и люди курили махорку, беспокойно поглядывая на быстро темнеющее небо.
Бесконечной лентой обвивался вокруг гор зажатый в тропе полк. Тропа узкая — двум лошадям не разъехаться. Слева на тропу нависала крутая, отвесная стена горы. Она поросла папоротником, кустарником и выше — лесом, густым, непроходимым. Падали на тропу с горы многочисленные юркие ручьи, водопады, родники, мешали движению и торопливо бросались вниз, в обрыв, где серебром и пеной бился на камнях прекрасный Кинтрыш.
Справа обрыв. Он весь в зелени; зелень подступала к тропе буйно и весело, и казалось иногда, что не по узкой тропе едешь, где слева гора, а справа обрыв, а по тихому, задумчивому саду.
Эта обманчивая тишина пугала лошадей и людей, и люди и лошади жались к горе, опасаясь коварного обрыва.
Это — справа и слева.
А впереди — хвост лошади. Сзади — лошадиная морда. И из этого четырехугольника — гора, хвост, обрыв и морда — никуда не уйти.
Мы едем по тропе лошадь в лошадь, человек в затылок человеку, и если стал один, останавливаются все. Останавливаются и не знают, почему остановились. Тогда пробегает по колонне тревога, и сзади несется нервное, многоголосое, сто раз повторенное людьми и эхом:
— Почему-у ста-али?
Так мы едем по тропе. И нет ей конца-края, извивается она, узкая и скользкая, как змея, то напористо бросается вверх, то стремительно падает вниз, сочится источниками и ручьями, гремит, опять убегает вперед.
Трудно управлять колонной на тропе да еще в сумерки. С начальника колонны Алякина сошел не один пот. Нет, не пошлешь по тропе ни конного посыльного, ни собаку, ни даже связного: будет этот связной путаться, мешать вьюкам и, если не сверзится где-нибудь в пропасть, то связь подаст не скоро.
По колонне голосом — вот единственное средство связи, да рожок для управления идущим впереди охранением. Но когда нет еще опыта, связь по колонне голосом ненадежна. Кричат или все или никто. Путают. Врут.
Передают:
— Вьюкам смотреть: мост.
А дошло:
— Вьюкам держаться за хвост.
Но и эта связь часто рвется. Идет, гудит по горам, отдаваясь многократным эхом, приказание и вдруг обрывается, словно падает в Кинтрыш.
— Дошло?
Ожидание. И наконец ползет в ответ медленное и убийственное: