Город Бездны
Шрифт:
– Это было до аварии. После нее осталось только четыре садка.
Небесный кивнул. Значит, эта тварь имеет представление о том, что случилось с «Исламабадом».
– Ты плохо помнишь?
– Плохо помню, верно.
– Ну, так постарайся вспомнить. Откуда вы взялись? Что заставило вас прицепиться к Флотилии?
– Слишком много было садков. Слишком много для Путешествующего Бесстрашно, чтобы помнить каждый.
– Тебе и не надо вспоминать каждый. Просто скажи про тот, где мы находимся.
– Когда-то давно были только личинки, потом садков тоже стало много.
Это значит, подумал Небесный, что в свое время команда Путешествующего Бесстрашно обследовала космос, но так и не столкнулась с разумными существами.
– И давно это было?
– Много эпох назад. Полтора оборота.
Небесного объял леденящий ужас. Возможно, он что-то не так понял… но сильно подозревал, что эта личинка говорила про оборот Млечного Пути, – срок, за который звезда проходит путь вокруг галактического центра. В среднем это более двухсот миллионов лет… Значит, видовая память личинки – если таковая есть – охватывает свыше трехсот миллионов лет космического путешествия. Когда оно началось, динозавров не существовало даже в виде эскизов проектного бюро эволюции. Речь шла о временных масштабах, в которых человечество и все его достижения были лишь слоем пыли на вершине горы.
– Рассказывай дальше.
– Потом мы нашли других личинок. Но они не были похожи на нас. Вообще не похожи на личинок. Они не захотели… терпеть нас. Они были похожи на садок в пустоте, но только… внутри тоже пустой.
Корабль без живых существ на борту.
– Разумные машины?
Личинка снова ухмыльнулась, на этот раз крайне непристойно:
– Да. Разумные машины. Голодные машины. Машины, которые едят личинок. Машины, которые едят нас.
Машины, которые едят нас.
Я думал о том, как это было сказано. Словно о каком-то досадном аспекте реальности… Так говорят, смиряясь с происходящим, зная, что винить некого. Я вспомнил отвращение, которое вызвало у меня смирение гигантской личинки.
Нет, не у меня, поправился я. У Небесного Хаусманна.
Или и у меня тоже?
Ратко по-прежнему вел нас по грубо вырубленным тоннелям подземной фабрики, где производилось «топливо грез». Иногда мы проходили через просторные, слабо освещенные помещения, где склонялись над столами рабочие в блестящих серых спецовках. Тысячи разнокалиберных пробирок и колб, громоздясь на столах, напоминали стеклянные города; небоскребами возвышались огромные реторты, наполненные мерцающей темно-красной жидкостью.
Бесчисленные декалитры «топлива грез».
В конце конвейера на аккуратных полках ждали отправки десятки заполненных пузырьков. Многие рабочие носили специальные очки вроде тех, что были на Ратко. Время от времени их линзы пощелкивали и жужжали, перенастраиваясь для очередной технологической операции.
– И куда мы направляемся? – спросил я.
– Ты хотел пить или нет?
– Думаю, мы идем к старику, – шепнул Квирренбах. – Он здесь всем заправляет, так что не стоит его недооценивать. Правда, у него довольно необычная система верования.
– Ты про Гидеона? – спросила Зебра.
– Да можно сказать и так, – отозвался Ратко, неверно истолковав ее вопрос.
Миновав еще одну анфиладу лабораторий, мы вошли в кабинет с неровными стенами, где перед огромным металлическим столом сидел иссохший старик – а может, и полулежал, разобрать было невозможно. Его тело утопало в чем-то наподобие инвалидного кресла – грубом бронированном механизме черного цвета. Из разношенных клапанов с шепотом и свистом вырывались струйки пара. Трубки, подающие питательную жидкость, тянулись от кресла к стене и уходили в нее. Как я понял, кресло отсоединялось от системы, после чего оно могло передвигаться – его поддерживали на весу колеса с тонкими изогнутыми спицами.
Тело старика терялось в складках пледа из металлизированной ткани. Вдруг наружу высунулись костлявые руки. Левая легла на невидимое колено, а правая заиграла с многочисленными черными рычажками и кнопками на подлокотнике – судя по всему, это был пульт управления.
– Здравствуйте, – сказала Зебра. – Как я понимаю, вы здесь главный.
Старик по очереди оглядел нас. Его череп неплотно облегала морщинистая кожа, местами тонкая, как старый пергамент, отчего голова казалась полупрозрачной – странное впечатление. И тем не менее его окружала аура былого обаяния. Я был последним, на кого он посмотрел, – его глаза походили на острые осколки замерзшего звездного света. Волевой подбородок придавал лицу почти презрительное выражение. Губы вздрагивали, будто старик собирался заговорить.
Вместо этого он снова зашарил правой рукой по пульту, дергая за рычаги и нажимая кнопки с удивительным проворством. Тонкие пальцы казались сильными и опасными, как когти хищной птицы.
Наконец ладонь старика соскользнула с подлокотника. Внутри кресла что-то проснулось, я услышал торопливый шумный перестук механизмов. Когда это прекратилось, кресло заговорило. Процесс синтеза речи сопровождался мелодичным посвистыванием, и разобрать слова было непросто.
– Само собой. Что вам угодно?
Я изумленно уставился на него. Каким я только не представлял себе Гидеона, но такого не ожидал.
– Ратко сказал, что у вас есть вода.
Старик кивнул еле заметно, словно экономя силы. Ратко прошел к встроенному буфету, который занимал каменную нишу в углу кабинета, и вернулся с двумя стаканами. Я осушил свой одним глотком. Вполне сносно для воды, которая только что была паром. Второй Ратко предложил Зебре. Она брала стакан с некоторой опаской, но явно предпочитала умереть от отравления, чем от жажды.
Я поставил пустой стакан на обшарпанную металлическую столешницу.
– Гидеон, я представлял вас несколько иначе.
Квирренбах ткнул меня локтем.
– Это не Гидеон. Это… мм… – Он замялся и наконец буркнул: – Это старик. Я же говорил.
Старик снова опустил руку на пульт управления, отдавая креслу приказ. Оно потарахтело секунд пятнадцать, и мелодичный голос произнес:
– Нет, я не Гидеон. Но вы, вероятно, обо мне слышали. Я создал это место.
– Подземный лабиринт? – спросила Зебра.