Город Бездны
Шрифт:
– Я уже говорил вам, – отозвался он. – Меня никогда не допускали так близко к источнику.
– Но хоть что-то вам известно? Ну, хотя бы относительно синтеза?
– А почему это вас интересует?
– Потому что я не понимаю, какой в этом смысл, – сказал я. – Из-за чумы многие вещи стали бесполезными. Например, имплантаты, по крайней мере самые сложные. Субклеточные нанороботы… как вы их называете – наномеды? Кажется, послесмертных это в восторг не привело. Их здоровье, насколько я понимаю, в некотором отношении зависело от этой машинерии. Теперь приходится обходиться без нее.
– И что дальше?
– Совершенно неожиданно появляется нечто новое. Оно решает те же задачи, только справляется еще лучше. Пользоваться «топливом грез» может даже ребенок – его не нужно приспосабливать под нужды каждого отдельного человека. Оно исцеляет раны и восстанавливает память…
Я вспомнил зачумленного, который корчился на земле, с безумной жадностью собирая капли алой жидкости, хотя болезнь уже поразила половину его тела.
– Оно даже может защитить от чумы, – если вы не желаете отказаться от своей механической начинки. Это настолько хорошо, что кажется фантастикой.
– И что из этого следует? – спросил Квирренбах.
– Из этого закономерно следует вопрос: почему таким замечательным изобретением мы обязаны, по большому счету, преступникам? Сильно сомневаюсь, что «топливо» появилось до эпидемии, когда у Города было достаточно средств для разработки новых замечательных технологий. А что теперь? В некоторых районах Мульчи нет даже паровой энергии. Анклавы Полога, где в ходу высокие технологии, можно пересчитать по пальцам, но тамошние жители больше увлечены «Игрой», чем изобретением чудодейственных препаратов. Как ни странно, именно им удалось до этого додуматься – очень похоже на то, хотя поставки «топлива» и сокращаются.
– До эпидемии «топлива» не было, – вмешалась Зебра.
Я кивнул:
– Слишком много совпадений. Это наводит на размышления. Может быть, у болезни и лекарства общее происхождение?
– Только не льстите себе: вы не первый, кому это пришло в голову.
– Даже не думал льстить. – Я вытер вспотевший лоб – такое ощущение, будто целый час провел в сауне. – Но согласитесь, что это вполне логично.
– Не знаю. Я бы не сказал, что меня это слишком интересует.
– Хотя от этого, возможно, зависит судьба Города?
– Вы уверены? От этого зависят послесмертные, но их не более десяти тысяч. «Топливо грез» представляет ценность для тех, кто на нем «сидит», но для большинства оно не имеет значения. Допустим, этих десяти тысяч не станет – мне все равно. Пройдет какая-нибудь пара столетий, и все, что здесь происходит, сделается лишь незначительным фактом истории. Сейчас передо мной стоит более серьезная и масштабная задача.
Во время этого монолога Квирренбах лихорадочно перебирал рычаги на панели управления.
– Я действительно композитор. Все остальное – просто жалкая трата времени. С другой стороны, вы… честно говоря, Таннер, я вас не понимаю. Да, возможно, вы что-то обещали Тарин. Но ваш интерес к «топливу грез» был очевиден с того момента, когда мы обыскивали каюту Вадима. Не спорю, вы могли по собственной инициативе отправиться сюда, чтобы убить Арджента Рейвича, но не для того же, чтобы выявить мелкие недостачи на подпольной фабрике.
– Возникло небольшое осложнение, Квирренбах.
– И какое?
– «Топливо грез». Что-то наводит меня на мысль, что я видел его раньше. Не здесь.
Вход удалось найти. В течение получаса шаттл вился вокруг корабля, и в результате Небесный, Норкинко и Гомес обнаружили отверстие, через которое, скорее всего, проникли внутрь Оливейра и Лаго. Оно оказалось в каких-то двадцати метрах от того места, где был пристыкован шаттл Оливейры, там, где «хребет» соединялся с корпусом корабля. В первый момент Небесный не заметил отверстия: будучи совсем крошечным, оно терялось среди «нарывов», изуродовавших корпус.
– Думаю, нам стоит вернуться, – сказал Гомес.
– Мы идем внутрь.
– Ты не слышал, что сказал Оливейра? А то, что эта посудина выглядит немного странно, тебя не смущает? Такое чувство, что ее слепили кое-как, по образу и подобию наших кораблей.
– Да, это меня смущает. Именно поэтому мне надо попасть внутрь.
– Лаго это уже сделал.
– Значит, мы рискуем на него нарваться.
Небесный был настроен решительно. Он даже не потрудился снять шлем после того, как прошел через воздушный шлюз.
– Мне тоже хочется посмотреть, что там, – признался Норкинко.
– Хотя бы один из нас должен оставаться в шаттле, – сказал Гомес. – Шаттл, который нас засек, может появиться в ближайшие часы. Так что неплохо бы кому-то быть наготове, чтобы об этом позаботиться.
– Прекрасно, – кивнул Небесный. – Значит, у нас есть доброволец.
– Я не имел в виду…
– Меня не интересует, что ты имел в виду. Просто прими мое предложение. Если у нас с Норкинко возникнут неприятности, ты узнаешь об этом первым.
Они покинули шаттл и запустили портативные реактивные двигатели, чтобы пересечь короткое расстояние до корпуса «Калеуче».
Небесный и Норкинко приземлились возле отверстия. Обшивка ходила ходуном, точно пружинный матрас. Удерживаться на ногах удавалось лишь с помощью присосок на подошвах.
Вопрос, который они очень не хотели себе задавать, стоял теперь ребром. Каким образом обшивка корабля превратилась в нечто вроде губки? С металлом такое в принципе не может произойти, даже если рядом случится аннигиляция. Нет, что бы здесь ни стряслось, это не укладывается в привычные рамки. Казалось, обшивку корабля-призрака до последнего атома заменили иным, до жути пластичным материалом, воссоздав мельчайшие детали, но сходство было чисто внешним. Сохранились форма, текстура и даже цвет, но все это не работало. «Калеуче» походил на грубый слепок настоящего корабля. Небесный поймал себя на мысли, что сомневается в реальности происходящего. Действительно ли он стоит на обшивке «Калеуче» или это только кажется?