Город гибели
Шрифт:
Доктор посмотрел ему прямо в лицо.
— А не подумали ли вы в тот момент о том, что случилось вчера утром? — внезапно осведомился он.
Охранник снова заколебался.
— Да, господин доктор, — ответил он в конце концов, — я подумал о казненном Чарлзе Линкворте.
Доктор успокаивающе кивнул.
— Вот именно, — сказал он. — Вы сегодня идете на дежурство?
— Да. Я бы много чего дал, чтобы не идти.
— Я прекрасно вас понимаю, сам пережил точно то же самое. Ну так вот, чем бы это ни было, оно явно жаждет что-то сообщить мне. Ага, вчера в тюрьме не было какого-либо беспокойства?
—
— Ах да! Так вот, если что-то незримое пожелает позвонить сегодня вечером, то сделайте все, чтобы облегчить ему это. По всей вероятности, оно появится примерно в то же самое время. Это вообще так бывает, хотя я не в состоянии объяснить вам почему. Так что если только это будет возможно, то выйдите на часок из помещения, в котором стоит телефон, где-то между половиной десятого и половиной одиннадцатого, чтобы дать ему как можно больше времени. Я буду сидеть дома и ждать звонка. Если оно позвонит, то я дам вам знать, чтобы быть уверенным, не был ли это гм… обычный звонок.
— Извините, сэр, а не случится со мной чего-нибудь плохого? — спросил охранник.
Доктор Тисдейл вспомнил ошеломление, которое он пережил утром, но ответил в полной уверенности:
— Уверяю вас, что вам не стоит ничего бояться.
В этот день доктор Тисдейл был приглашен на ужин, от которого он, однако, отговорился. И в половине десятого он в одиночестве сидел в своем кабинете.
Так как люди не знают до сих пор правил, которыми руководствуются расставшиеся с телом души, то доктор был не в состоянии объяснить охраннику, почему их явления происходят вообще циклично, с точностью, соответствующей времени на часах, но на основе графиков, касающихся нескольких десятков случаев объявления духов, а в особенности душ, нуждающихся в незамедлительной помощи — как, вероятнее всего, обстояло в данном случае, — ему удалось установить, что они всегда приходят в одно и то же время дня или ночи. А сверх того их способность становиться видимыми, слышимыми или ощущаемыми, как правило, усиливается через некоторое время после смерти, чтобы потом, по мере отдаления от земли, слабеть, и потому доктор надеялся, что в этот вечер впечатление будет более четкое. Скорее всего, в первые часы своего удаления из тела душа еще слишком слаба, словно свежевылезшая из куколки бабочка…
И тут внезапно зазвонил телефон, чуть громче, чем в предыдущий день, но все же не своим нормальным, повелительным звоном.
Доктор Тисдейл тотчас же встал и поднял трубку. Он услышал душераздирающее рыдание, спазматический плач, который, казалось, сотрясает плачущего.
Мгновение он стоял без слов, скованный каким-та неопределенным страхом, но глубоко взволнованный и готовый оказать помощь в меру своих возможностей.
— Да, да, — сказал он в конце концов, слыша, как дрожит его собственный голос. — Я доктор Тисдейл. Что могу для тебя сделать? Ты кто? — добавил он, хотя и ощущал ненужность этого вопроса.
Рыдания постепенно утихли, и вместо них раздался все еще перемешиваемый спазмами плача шепот.
—
— Хорошо, скажи мне, в чем ты хочешь признаться? — спросил доктор.
— Нет, не вам, а тому другому мистеру, который посещал меня. Не повторите ли вы, сэр, ему то, что я вам сказал?.. Я не могу ему ни показаться, ни обратиться к нему.
— Ты кто? — внезапно спросил Тисдейл.
— Я Чарлз Линкворт. Я думал, что вы знаете. Я ужасно несчастлив. Я не могу покинуть тюрьму, а тут так холодно. Вы позовете того другого, сэр?
— Ты имеешь в виду капеллана? — спросил доктор Тисдейл.
— Да, капеллана. Того, который читал молитву, когда меня вчера вели через двор. Мне будет легче, если я исповедаюсь.
Мгновение доктор колебался. Ему придется рассказать тюремному капеллану странную историю о телефонных разговорах с духом казненного вчера человека. Но все же со всем присутствием духа он верил в муку несчастного духа и в его потребность признания. Он не обязан его спрашивать, в чем тот хочет признаться.
— Хорошо, я попрошу, чтобы он сюда пришел, — сказал он наконец.
— О, не знаю, как вас благодарить, сэр. Прошу вас, уговорите его, чтобы он пришел.
Голос становился все слабее.
— Это должно произойти завтра вечером, — продолжал он. — Сейчас я уже больше не могу говорить. Мне нужно идти… О, мой Боже, мой Боже!
Он снова разразился рыданиями, которые постепенно затихали. Но доктора Тисдейла охватило горячечное, смешанное со страхом любопытство.
— Куда тебе нужно идти? — закричал он. — Скажи мне, что ты делаешь? Что с тобой делается?
— Я не могу сказать, мне нельзя этого говорить, — услышал он исчезающий голос. — Это часть… — и все стихло.
Доктор Тисдейл обождал еще минутку, но, кроме тресков и бурчаний аппарата, ничего не было слышно. И только положив трубку, он дал себе отчет в том, что его лоб покрыт каплями ледяного пота. У него звенело в ушах, сердце билось быстрым, слабым ритмом, и ему пришлось присесть, чтобы прийти в себя.
Снова и снова он задавал себе вопрос, не является ли это каким-то страшным розыгрышем, но знал, что это невозможно. Он имел дело с душой, измученной угрызениями совести по причине страшного необратимого деяния, которое она совершила. Нет, это не была игра воображения, здесь в своем комфортабельном кабинете в доме на Бедфорд-Сквер, в окружении веселого шума Лондона, он действительно разговаривал с духом Чарлза Линкворта.
У него не было времени (да и, по правде говоря, охоты — в глубине души его от страха била дрожь) на раздумья. Он обязан прежде всего позвонить в тюрьму.
— Охранник Дрейкотт? — спросил он.
Голос отвечавшего явно дрожал.
— Да, сэр. А это мистер Тисдейл?
— Да, это я. У тебя там что-нибудь случилось?
Охранник дважды пробовал отвечать, но ему изменял голос. И только на третий раз слова протиснулись через его горло.
— Да, сэр. Он был здесь. Я видел, как он вошел в помещение, в котором находится телефон.
— Ах! Ты его окликнул?
— Нет, сэр. Меня залил пот, и я прочитал молитву. Пожалуй, что с полдюжины мужиков орали сегодня во сне. Но теперь все спокойно. Я думаю, что он пошел к себе в сарай.