Город грехов

В комнате царила тишина.

Писатель сидел в кресле. Глаза его были закрыты.

Услышав странный подземный гул, писатель невольно вздрогнул, испытав страх не от боязни, но от сознания присутствия каких-то высших сил.

Странный подземный гул, напоминающий рычание, повторился. Он был более глухой, ужасный.

Пинии зашумели без ветра. По окрестностям пробежал сумрак. Все вокруг ожило, задвигалось.

Створка окна приоткрылась сама собой с жутким скрипом.

Донеслись звуки прибоя.

Море исполняло реквием.

Писатель закрыл створку окна и взглянул на гроб с телом жены.

На стене за гробом тени исполняли траурный танец.

Жена писателя была немка с глазами итальянки. Волосы у нее были рыжие, лицо вытянутое, тонко очерченное.

Несчастный, удрученный писатель смотрел на эту бездыханную красоту и размышлял:

«Кто знает, может быть, смерть есть жизнь, а жизнь есть смерть?.. возможно, а скорее всего так оно

и есть… нет на лице жены ни теней смерти, ни вони благоухания ее…»

Писатель встал. Он бродил по комнате наугад глухой, слепой и беспомощный. Лишь темнота жила вокруг, и ту он ощутить не мог, не было у темноты ни рук, ни ног, ни тела…

— Прискорбное и достойное жалости зрелище…

— Что?.. — писатель обернулся и увидел незнакомца в плаще.

«Откуда он явился?..» — подумал писатель и заговорил, заикаясь и картавя. Он жаловался. Его угнетали мысли о смерти и сознание собственной беспомощности.

Незнакомец молча слушал писателя.

Других свидетелей этого монолога не было.

— Впрочем, все это только слова… — сказал писатель и умолк. Ему показалось, что жена улыбнулась. Уголки ее губ дрогнули.

«Мне это снится?.. или я схожу с ума?..»

Снова послышался странный подземный гул, напоминающий глухое рычание.

Гул стих.

Фигура незнакомца в плаще стала бледнеть, и исчезла среди теней.

«Бог мне его послал или же сам явился в его образе?..» — подумал писатель. Его блуждающий взгляд остановился, наткнувшись на гроб с телом жены, украшенный венками из роз и гирляндами из фиалок.

— Боже, почему ты без сожаления дал увянуть этому прелестному цветку?.. почему ты обернулся спиной ко мне?.. скажи, в чем моя вина?.. ты молчишь, а я слов твоих жду, но не молчания… пошли весть утешения падшему духом от скорби и ослабевшему, уязвленному муками сомнений…

Было около полудня, но над городом повисла ночная мгла.

Кутаясь в плед, писатель сел на ложе, потом лег и заснул, побежденный усталостью.

Спал он беспокойно и очнулся, как от толчка.

Ему опять снилась блаженная. Он увидел ее в темноте внимающую и сострадающую…

— Тяжелая утрата… — заговорила она голосом старой девы. Язык не вполне повиновался ей. — Но ты не падай духом… не всех женщин смерть упрятала в могилы… растут еще нежнейшие цветы, скромные, неяркие… утром они открывают глаза, пробуждаются, расправляют крылья и с восторгом бабочки, выпорхнувшей из тесного кокона, устремляются на поиски жениха… а вечером перед заходом солнца возвращаются, и стареют, стиснув зубы, беззащитные перед коварством и жестокостью времени… но даже старухи иногда расправляют крылья и пытаются взлететь, однако, увы… старухи нужны только могилам…

«Смутно помню, что было дальше… — писатель отпил глоток холодного чая из стакана с коричневыми полосками. — Помню, я стоял на краю обрывистого берега моря, когда она появилась… я не мог понять, что она говорила… голос ее дрожал… и вдруг она бросилась вниз… взвихрив в воде водоворот и, покрутившись в нем, она пошла ко дну, всплыла, увенчанная водорослями и кружевами пены… течение неспешно повлекло ее вдоль берега к песчаной косе… этот кошмар повторился еще и еще раз… уже в другом сне я шел за блаженной, куда она меня вела, и видел перед собой только ее спину… дорога повернула к руинам женского монастыря, стала узкой, тесной… «Еще шаг и я застряну…» — подумал я, и понял, что застрял… я окликнул блаженную… она не отозвалась… тщетно было кричать… и все же я закричал и проснулся, дрожа от холода… окно было открыто… я прикрыл створку окна и снова заснул… странные желания возмущали мои мысли в этом сне… они порождали смятение, превращали меня в пленника какой-то нечистой страсти… если есть любовь, а она есть, то она ведет к безумию… страсть заставляет говорить и действовать так нелепо… и сама по себе она достаточно мерзостна… только позволь ей возникнуть, и уже никакими стараниями от нее не избавишься, а если будешь ей потакать, она превратится в порок… я шел по темным сводчатым коридорам и переходам и размышлял… иногда я останавливался и озирался, все казалось мне каким-то призрачным, и я сам себе казался призраком… путь становился все уже, теснее… «Еще шаг и я застряну…» — подумал я, и понял, что застрял… тщетно было кричать… все свои желания я похоронил в безнадежности… я молча ждал смерти… все несут бремя смерти, никто не избавлен… а что за ней?.. я размышлял, фантазировал, гадал и не заметил, как заснул… услышав странный подземный гул, напоминающий глухое рычание, я очнулся… все задвигалось в разные стороны, открылся проход и я очутился там, где и был… помню, очнувшись, еще одурманенный сном и обманчивыми видениями, я стоял и пугливо оглядывался… голова шла кругом… налицо были все последствия умственного беспутства… мне снилась не жена, а блаженная… и уже не в первый раз… я и не подозревал, что схожу с ума от любви к ней… — Писатель сморгнул. — Мне показалось, что блаженная прячется в складках гардин и растроганно, с волнением следит за мной… когда она вышла из темноты и открыла лицо, я зажмурился… с женщинами лучше жить, зажмурившись… или вовсе их не видеть, чтобы потом не стыдиться и не терзаться… взгляд блаженной был устремлен мимо меня в даль, она разглядывала что-то, невидное мне… я хотел заговорить, но не знал, как… обычные слова не годились… прикоснуться к ней я тоже не осмеливался, держался поодаль… она сама приблизилась… нет, мне не снилось, что я был счастлив… и мои руки обнимали не пустоту… стук в дверь прервал сон… в комнату вошла прислуга… ей около 30

лет… не знаю почему, но с ней я чувствую себя таким жалким, тупым и неисправимо порочным… правда, длится это недолго…»

Накинув на плечи плед, писатель вышел из комнаты. Он решил посетить привратника и расспросить его о блаженной…

— Можно войти?.. — Писатель приоткрыл дверь.

Неожиданно погас свет. В смутном уличном свете писатель увидел бледное лицо привратника.

Привратник был испуган.

Призрачный свет придавал этой сцене напряженность и ужас.

— Вы меня напугали… — заговорил привратник. — Я подумал, что вы призрак еврея, который явился, чтобы требовать возмездия или разоблачить скрытое преступление… вы верите в существование божественной справедливости?..

— Не знаю, что сказать… — пробормотал писатель. Он тоже был уверен, что видит перед собой призрака, усталого и несчастного.

— Вы, я слышал, переживаете черную полосу своей биографии?.. сочувствую вам…

— Спасибо…

— Люди говорят, что вы рассеиваете всюду страх… я понимаю, нет сомнения, что все эти нападки на вас, не более чем интриги… ссоры писателей… от зависти, от жалкого бессилия… к сожалению, наша жизнь порой зависит от молвы и слухов… молва умеет выдавать ложь за правду, рассказывает именно то, что ждет публика и делает это с искусством драматурга, привыкшего обращаться к зрителям с подмостков театра… надо сказать, что в ее запутанных историях с театральными эффектами часто скрывается вполне реальная жизнь… благодаря молве и ваш роман приобрел скандальную славу… вы дали волю своему воображению… все эти видения, страсти, от которых бросает в дрожь… конечно, сами вы не видели в этом ничего значительного… целью было развлечь себя, но вам удалось развлечь и читателей… за что же вас упрекать?.. — Привратник зажег свечу. — Обычно я книг нынешних авторов не читаю… они бесцветны, часто утомительны, но ваш роман я перечитал дважды… чрезвычайно любопытный сюжет… это и философский трактат, и поэма… в ней столько разнообразия, напряжения, столько естественной грации и легкости, правда, иногда трагическое преобладает над прекрасным, а красота никому не повинуется, кроме самой себе… кстати, я тоже пишу, намереваюсь написать целый роман… теперь все пишут, даже женщины… вот, соберусь с силами и напишу… сами того не подозревая, вы были моим учителем… с моей стороны было бы дерзостью предполагать, что вы польщены этим… или уязвлены моими критическими замечаниями… кстати, я бы отметил слабую связь историй между собой… молчу, молчу… наверное, вы явились по своим причинам или необходимости…

Выслушав писателя, привратник снова заговорил.

Писателю показалось, что он слышит в голосе привратника те же затаенно истерические нотки, которые нередко слышал и в голосе своего дяди, когда оставался у него на ночь.

История блаженной была вполне обычной. Дитя стыда и блуда, она родилась на паперти. То, что она родилась менее примечательно, чем тот факт, что она выжила. Девочку подобрала старая монахиня. Девочка не плакала. Она внимательно разглядывала исписанное морщинами лицо старухи, изучала, пыталась понять, в какой мир она попала. Детство девочки прошло в келье женского монастыря. Днем она щурилась на солнце, глаза ее слегка косили, и размышляла о боге, кто-то сказал ей, что солнце это бог нашего неба, а ночью спала и видела сны. В своих снах она умела ходить по воде и летать. Она была худой и маленькой, мало приспособленной к обычной жизни. На вопросы монахинь, кем она хочет стать, она молча размахивала руками, как крыльями. Она не говорила, она воображала в молчаливом созерцании почти бессознательно, как во сне. В 5 лет девочка научилась говорить и петь и узнала вкус славы. В 9 лет она уже умела вести себя в приличном обществе, говорила об искушении и грехе, и, побежденная соблазнами воображения, засыпала на коленях у бога. Она готовилась стать невестой бога. В 13 лет девочка испытала любовь к человеку. Человек явился к ней во сне. Новый жених ослепил ее глаза и помутил разум. Он внушал ей уважение и непонятный страх. Однажды ночью он овладел ею. Она очнулась, услышав невнятный подземный гул, напоминающий рычание. Стены кельи колебались. Пятясь, в страхе она наткнулась на что-то острое и потеряла сознание… Последнее, что она услышала, были пронзительные крики монахинь. Вернувшись из обители смерти, девочка не узнала жениха. Она смотрела на него как на незнакомца. Она ничего не помнила и не имела не только биографии, но и имени. Девочка лишилась всего, но не ушла, осталась жить в руинах, ставших могилой для монахинь, поняла, что такое испытание дал ей бог. Одиночество не угнетало ее. Днем она вышивала, сплетала узоры из птиц и цветов или бродила где-нибудь, иногда останавливалась и смотрела на солнце. Ночью ее невидимой стеной окружала тишина. Тишина не пугала девочку. Тишина была похожа на старую монахиню, с которой девочка обменивалась репликами и молилась, перед тем как заснуть. Обычно ей снилось детство, но однажды она увидела такое, что и смутило ее, и доставило непривычную радость. Она проснулась, ощупала себя. Ее тело жило странной жизнью, соски странно набухли, поднялись вверх, лоно вело себя еще более странно, почти непристойно. Она закуталась в простыню. Она спала, когда незнакомец сорвал с нее простынь, тронул грудь, лоно. Она не сопротивлялась. Ее бросало то в жар, то в холод. Боль заставила ее застонать. Она не узнала собственного голоса. И снова она застонала уже не от боли, а от страсти. Очнулась она в тишине. Она чувствовала себя почти счастливой. В ней что-то изменилась. Рассеянное ожидание сна уступило место теплому блаженному чувству. Она лежала и пыталась вспомнить лицо незнакомца, проникшего в ее сон. Она и ждала, и боялась его…