Город грешных желаний
Шрифт:
В первое мгновение обе прямо-таки онемели… Потом Троянда, низко поклонившись, чтобы скрыть лицо. ринулась обогнуть настоятельницу в безумной надежде, что мать Цецилия ее не узнала, однако была схвачена за руку, как давеча в привратницкой, только сразу было ясно — из этих тисков не вырвешься! Троянда и не пыталась — стояла, опустив голову, только пролепетала в качестве приветствия нечто вроде: «А… ма… ва-ше-э пре-з…» — да и умолкла безнадежно.
— Та-ак, — протянула Цецилия, сверля ее взглядом. — Это
Троянда глубоко вздохнула. Может быть, попытаться изобразить призрак? Неплохая мысль! Но призраку полагается исчезать. Увы, ни таять в воздухе, ни проваливаться сквозь землю она не научилась. А ближняя келья, в которую можно шмыгнуть, далековато. Да и не призраково это дело — шмыгать!
Стайка монахинь высыпала из трапезной, и Троянда робко возмечтала, что они отвлекут аббатису, и тогда ей удастся…
Домечтать не удалось. Цецилия, короткими кивками отвечая на почтительные поклоны сестер, быстрым шагом прокладывала себе путь, не отвечая ни на чьи вопросы и волоча за собой Троянду, которая не то чтобы упиралась, просто ноги от страха заплетались, — пока не добралась до низкой тяжелой двери, с которой начинался сводчатый переход, связывающий Нижний монастырь с Верхним. Che diavolo! Она даже и заперта не была! Зря, стало быть, сестра-привратница поносила сестру Агату…
С такой же скоростью мать Цецилия протащила Троянду по Верхнему монастырю и отпустила ее руку, лишь втолкнув к себе в кабинет. Троянда невидящим взором окинула пышное убранство и уставилась в прищуренные темные глаза аббатисы, лихорадочно придумывая, как объяснить свое поведение. И вдруг…
— Что же он такого сделал, если ты его бросила? — тихо спросила Цецилия.
— Откуда вы знаете? — мрачно глянула Троянда исподлобья, но тут же спохватилась: — Никто никого не бросал, я просто решила сама вернуться…
— …успокоиться в тишине монастыря, — докончила Цецилия с тонкой издевкой в голосе. — Да-да, придумай что-нибудь получше! Если бы Аретино тебя выпроводил, ты бы не явилась в изношенном старом платье, с пустыми руками. У тебя была бы немаленькая шкатулка, доверху полная драгоценностей, а то и не одна. И, я знаю точно, ты пришла бы не в обитель Мизерикордия. У тебя был бы свой дворец, или вилла на Лидо, или…
— Хватит! — выдохнула Троянда. — Хватит. Вы правы. Я ушла сама.
— А почему, позволь спросить? — с улыбкой промолвила Цецилия.
Троянда молчала, опустив голову.
— Что, язык не поворачивается? — усмехнулась Цецилия. — Или считаешь, что я недостойна это знать? Но. может быть, ты забыла, что именно я стояла у истоков этой реки — и, наверное, имею право знать, каково et устье?
Троянда подняла глаза. Да… если бы не Цецилия… если бы Цецилия вовремя не вспомнила про своего «почтенного знакомого», которым оказался Аретино…
Вовремя не вспомнила бы?..
Цецилия с беспокойством нахмурилась, увидев, как расширились устремленные на нее глаза Троянды, как высохли в них слезы, а выражение стыда и горя сменилось ужасом.
Да, ужас, ужас сейчас медленно и неостановимо овладевал ею. Почему прозрение настигло ее только сейчас? Почему, о боже милостивый, почему ей не приходило в голову, что где-то же Аретино увидел ее впервые, с чьей-то помощью проник в монастырь… что все это не зря, не зря, и не один он это проделывал, а с пособничества Цецилии!
Она упала на колени, изо всех сил ударилась лбом об пол, но эта боль не заглушила боль в сердце. Она подняла глаза — и Цецилия невольно отшатнулась, ибо ей никогда еще не приходилось видеть такого убийственного выражения в столь прекрасных глазах.
Троянда засмеялась бы, если бы могла. Какие-то вихри кружились у нее в голове, выстраиваясь в жуткие картины. Троянда видела себя в каком-то мрачном логове, и косматая старуха со злым лицом и костлявыми, как у самой смерти, руками смешивала в грязном кубке высушенных и истолченных в порошок кротов, летучих мышей, мушек, ядовитые травы, поливала их темным вином цвета крови… а может быть, это и была кровь! И Аретино, поднесшего к губам этот кубок, видела Троянда, — Аретино, который вдруг начинает задыхаться — и падает к ногам Джильи, которая тоже бьется в предсмертных судорогах… ну а Цецилия уже испустила последний вздох!
Вдруг кто-то дернул Троянду за руку — и она с недоумением уставилась на Цецилию… вполне живую, которая гневно тащила Троянду куда-то, приговаривая:
— Посмотри-ка! Нет, ты лучше посмотри сюда!
Она вгляделась. Чей-то портрет, что ли? Какое страшное, злобное, мрачное лицо, изможденное, изборожденное глубокими бороздами-морщинами. Рот кривой, глаза потонули в набрякших веках… От этого зрелища к горлу подступила тошнота.
Троянда отмахнулась от мертвого, как у самой смерти, взгляда и удивилась, потому что портрет тоже отмахнулся. Да это же не портрет! Это… это зеркало! Она смотрится в зеркало!
Троянда растерянно оглянулась и встретила взгляд Цецилии. Что-то было в этих глазах… в этих темных глазах… печаль? сочувствие? понимание?!
— Не надо так, — тихо сказала Цецилия, поводя рукою перед ее лицом, словно снимая с него маску ненависти. — С этим долго не проживешь, пустая злоба бессмысленна. Искренние чувства губительны для сердца и для красоты. Искренность — это беззащитность. Притворство — вот щит, о который разбивается всякое оружие. Кто не умеет притворяться — не умеет жить!
И тут что-то словно бы оборвалось в душе. Поток слез прорвался из сердца, хлынул из глаз. Троянда стояла, рыдая и трясясь так, что не в силах была шевельнуть рукой, чтобы вытереть эти безудержные слезы.
— Я не могу, — еле выдавила она, задыхаясь. — Мой сын умер, Пьетро я не нужна… Я больше ничего не могу!
— Ты сможешь, сможешь… — шептала Цецилия, и ее жаркий голос постепенно пробивался сквозь шум в ушах. — Ты сможешь — и очень многое! Я тебе обещаю!