Город грешных желаний
Шрифт:
— Продали, да, — кивнула сдержанно, — потом выкупили меня мальтийские рыцари, привезли в Венецию. Здесь я и осталась.
— И чем промышляешь? — подал голос Прокопий. — Мы тебя на берегу нашли. Рыбачка али как?
— Просто… живу, — растерялась Троянда под пристальным, колючим взглядом этих недобрых глаз, лихорадочно вспоминая все, что когда-то рассказывала ей Гликерия: а вдруг начнут выспрашивать, откуда она родом, и все такое.
— С кем? — спросил Прокопий, усмехаясь, и Троянда поняла, что он изо всех сил старается выставить ее в самом неприглядном свете. Что это его так разбирает? Надо осадить этого зарвавшегося юнца! И, думая лишь о том, как поставить на место Прокопия, она выпалила:
— С мужем! — а уж потом, увидев, как вздрогнул Григорий, сообразила, что же наделала…
— С му-жем? — переспросил он с расстановкою. — Вот как? — И отошел, присел на золоченый диванчик, принялся натягивать чулки и ботфорты. Кудри упали ему на лоб, закрыли глаза…
Он больше ничего не говорил, зато Прокопий не унимался, и вопросы его так и вились над Трояндой, будто надоедливые осы, жаля ее своим ехидством и принуждая отмахиваться нелепыми, необдуманными ответами:
— А что ж ты по морю в одной рубахе плавала? Али муж тебя побил да утопить решил? И за что? С полюбовником застиг?
— Он меня не топил! — огрызнулась Троянда. — Его… его вовсе и нет сейчас. Он… он в тюрьме!
— Ишь? — удивился доселе помалкивающий Васятка. — Знать, лихой человек! Тоже нашенский ай тутошний?
— Тутошний, — с удовольствием повторила Троянда незнакомое слово. — Конечно, тутошний.
— А пошто в оковах? — сочувственно спросил Васятка. — Ограбил ай прирезал кого?
— Нет, он… он… — замялась Троянда, — он просто… поссорился с одним знатным человеком, с дожем… да, с дожем, и тот… велел его заточить.
— Ну, храбер бобер! — восхитился Васятка. — Ишь, супротив боярина пойти не заробел! А сам твой-то — он кто? Рыбак? Моряк?
Троянда лихорадочно соображала. Что им сказать? Рыбак? Но она не похожа на рыбачку, руки ее не загрубели от плетения сетей, не изранены острыми плавниками и рыбьей чешуей. Купец? Мрачный лик Марко Орландини возник перед ней, и она мысленно с отвращением от него отмахнулась. Нет, не купец. А кто? Чем еще вообще занимаются люди? В монастыре она мало что узнала, у Аретино бывали все больше художники… О! Как кстати вспомнилось! На свете ведь бывают художники!
— Художник! — выпалила она. — Он художник!
А, понимаю, — кивнул Прокопий, чьи узкие темные глаза, чудилось, цеплялись за лицо Троянды, не упуская ни одного выражения. — Стало быть, писал он дожеву парсуну, да таково намалевал, что боярин в ужасти его в узилище поверг!
Понадобилось некоторое время, прежде чем Троянде удалось проникнуть в смысл непривычных слов, а когда ей это удалось, она очень натурально обиделась за своего несуществующего мужа:
— Вовсе нет! Синьору очень понравился мой портрет, но… но…
«Но — что?» — с ужасом спросила она себя, и тут получила неожиданную подмогу.
— Но и ты ему понравилась, так ведь? — тихо спросил Григорий, и Троянда охотно кивнула, не заботясь, что забирается в новые дебри вранья, и радуясь хотя бы тому, что он вновь смотрит на нее.
— Да, — пробормотал Григорий. — В это я верю.
Троянда затрепетала. Верит, что она понравилась дожу? Почему? Не потому ли, что и ему самому она понравилась?..
— А потом-то что? — перебил сочувственно Васятка. — С тобой-то что потом было? Это от боярина ты в исподнем убегала?
Троянда благодарно улыбнулась ему. Добрый человек Васятка, как все складно у него получилось! Впрочем, радовалась она недолго: в разговор вновь встрял Прокопий:
— Вона как! Ну бабы здесь! Мужик в тюрьме, а она к другому в постель влезла!
— Я никуда не влезала! — закричала Троянда. — Вы меня сами сюда принесли!
— Да мы тебе жизнь спасли, понятно? — с холодным презрением сообщил Прокопий, но почему-то ни малейшей благодарности Троянда не смогла ощутить.
— А я вас об этом не просила! — буркнула она. — И сюда тащить не просила, и его тоже не просила… — Она осеклась, поняв, что ярость, которую в ней почему-то каждым словом, каждым движением — всем видом своим! — вызывал Прокопий, завела ее слишком далеко.
— Не просила, верно, — согласился Григорий. Говорил он негромко, но в голосе его явственно слышалась обида, и Троянда с раскаянием воззрилась на него, да он отвел глаза. — Виноват. Каюсь. Думал… Ну ладно. Бес по путал. Проси чего хошь в отместку.
В отместку?! Троянда растерянно хлопнула ресницами, не очень понимая, о чем это он.
— Для начала платье ей оставь, — добродушно пророкотал Васятка. — Уж больно оно ей к лицу!
— К лицу, что и говорить! — согласился Григорий, сосредоточенно озирая свой стоптанный каблук, словно отыскивая и у него лицо. — Так и быть, бери. Еще чего? Денег?
— Де-нег? — взвился Прокопий. — За что? За что ей наших денег?!
Григорий только глянул — юнец осекся и отшагнул за широкую Васяткину спину.
— Сколько хочешь, ну? — хмуро проговорил Григорий, открывая дверцу в стене и вынимая оттуда деревянный ларчик. — Говори, пока я добрый.
Троянда сделала вид, будто поправляет волосы, а сама неприметно смахнула слезы, предательски набежавшие на глаза. За что, ну за что он с ней так?! Что она ему сделала? Хочет заплатить ей, будто портовой шлюхе. А как она вела себя нынче ночью? В точности как шлюха! Или… или словно была влюблена, смертельно влюблена в того, с кем делила ложе. Но ведь это же не так? Так ведь не может быть?..
Но денег она от него не возьмет. Просто уйдет… к своему выдуманному мужу, прозябающему в какой-то выдуманной тюрьме.
Она уже шагнула к двери — и замерла. Почудилось, ледяная рука взялась за сердце, а в ушах зазвучал чей-то хриплый, гнусавый голос: «Не повезло бедняге… Его оставили одного… чашка воды… проживет, сколько хватит ему продовольствия и сил».
Боже мой… Она ведь забыла, совсем забыла! Она спаслась, она осталась жива, она предается любви, обидам, гневу, она хочет есть, она испытывает чувства живого человека, в то время как там, в келье искушений монастыря Мизерикордия, умирает медленно и мучительно человек, которого она, Троянда, обрекла на эту страшную смерть! И она забыла, совсем забыла о нем…