Город грешных желаний
Шрифт:
Его никто и никогда так не целовал. Он никого и никогда не целовал так! Их языки сливались, сплетались, сражались; их губы впивались друг в друга, словно желали души вытянуть из своих обладателей — чистые, тихие, спокойные и праведные души, поселив вместо них в телах томление, нетерпение и ярый пламень страсти.
Если бы Григорий мог сейчас о чем-то думать, он непременно с насмешкой вспомнил бы, как только что опасался своей слабости. Какая там слабость, какая вялость! Он весь налился силой, его мышцы окаменели, кровь бешено неслась по жилам, сердце стучало как молот, и вся мощь его существа, всего тела, души, помыслов хлынула в его чресла. Наслаждение пронизывало его с головы до пят, и он уже готов был отозваться на его властный зов, когда вдруг тихий, нежный стон достиг его слуха, и Григорий невероятным усилием справился со своим нетерпением. Он замедлил безумную скорость своих движений, внешние ощущения постепенно вернулись к нему, и он почувствовал тиски колен, сжавших его бедра, и легкие руки на плечах, и жаркое дыхание на щеке.
Он и не заметил, когда вновь прильнул к ней, да так, что меж их телами не нашлось бы места даже лунному лучу! Не хотелось отрываться от этого тепла, однако хотелось и видеть, видеть ее, поэтому он потихоньку приподнялся и стал на колени меж ее раскинутых бедер. Она заметалась, задышала часто — и вдруг так тесно оплела его своими ногами, что Григорий понял: она испугалась, что он покинет ее. Все вдруг поплыло перед глазами. Он провел по ним рукою — они были влажны… и Григорий понял, что ее испуг тронул его сердце так, как не трогало, чудилось, ничто во всем белом свете!
— Я с тобой, — шепнул он и задрожал, увидев улыбку на ее губах. Улыбку счастья…
Она лежала, раскрывшись, как цветок, разбросав руки, с зажмуренными глазами и смеющимся ртом, и Григорий, не веря тому, что видел, тому, что чувствовал, принялся трогать и гладить ее тело, уже не понимая, кому дарует этими прикосновениями большее наслаждение: ей или себе.
Теперь руки их двигались в унисон, и чувства одного были как бы зеркальным отражением чувств и ощущений другого. И когда, вволю изведав мягкости и нежности ее кожи на груди и на животе, Григорий запутался пальцами в шелковистых завитках, влажных и ароматных, он тотчас же ощутил, как ее длинные пальцы коснулись его плоти.
Пальцы его то замирали — и ее тело сотрясалось от нетерпения, то вновь продолжали игру. Дикая, древняя, темная мелодия наполняла вселенную, и женщина извивалась в ее все нарастающем ритме, пока вдруг не вскрикнула — тонко, изумленно, — не замерла, не простерла руки… И тогда Григорий рухнул в ее объятия, вцепился в плечи, влился во все ее изгибы, впился в приоткрытый беспокойный рот и припал к нему, как жаждущий — к источнику. Он пил жизнь из ее сердца через губы — и вливал эту жизнь в ее тело, потому что тело его содрогалось, изливалось, извергалось. Она впитывала покидающую его жизнь своим алчным лоном — и тут же возвращала ее поцелуями. Не будь их рты сомкнуты друг с другом так крепко, крики их страсти достигли бы берега, а пока воздух рвали неумолчные стоны — гимны наслаждению, которое сотрясало их тела и потрясало сердца.
Слишком сильно, слишком мощно, почти непереносимо… Они уснули враз, а может быть, милосердные боги погрузили их в беспамятство, которое сродни смерти — но все же еще не смерть.
А она, смертушка, стояла нынче близко, совсем близко, ибо за счастье, которое испытали эти двое в объятиях друг друга, судьба обычно требует щедрой платы. Иногда — и самой жизни.
18. Жена своего мужа
Троянда проснулась оттого, что лежала в чем-то мокром и холодном.
Открыла глаза, села — и невольно перекрестилась, увидев себя на золотистом, затканном цветами куцем диванчике, в тесном и низком помещении, сплошь деревянном, с занавеской в углу и с круглым окошком в стене, с диковинной, скудной мебелью. Но поразительнее всего выглядел мужчина, лежащий рядом с Трояндою.
Если ей показался куцым диванчик, то каково же было ему? Длинные ноги свешивались на пол, руки тоже касались пола, голова сползла, так что на золотистой ткани лежало только стройное, худощавое тело, раз взглянув на которое Троянда уже не могла отвести глаз.
За всю свою недолгую жизнь она видела только одного обнаженного мужчину — Аретино. Другого — того несчастного в келье — она не больно-то разглядывала, да и большой охоты не было: слишком напряжена и испугана оказалась Троянда в ту ночь. Его наслаждение было ее целью — она своего и добилась, ничего, кроме облегчения, что дело сделано, не ощутив сама. Но теперь… теперь все ее тело сладко ныло от того, что сделал с нею ночью этот незнакомец, и Троянда невольно зажала ладонью сердце, так вдруг зачастившее от сладостных воспоминаний, что она испугалась, не разбудил бы этот стук спящего.
Но он не шевельнулся, и она могла без помех разглядывать его долгое тело, и юношески гладкую грудь, и спутанные светлые волосы, и его лицо — горбоносое, с нахмуренными бровями и приоткрытым сонным ртом, который… который Троянде вдруг так захотелось поцеловать снова.
Она ужаснулась, что этот человек незнаком ей, что она ничего не помнит; все тело ее болело, кости ломило, а сердце пело от счастья! Было нечто особенное, как благословение свыше, в том, что она из страшной смерти выплыла в самое бурное, буйное, плодотворное проявление жизни. Вот только если бы удалось вспомнить, как она сюда попала… Конечно, проснувшись, незнакомец ей все объяснит, однако Троянда почему-то испытывала страх перед его пробуждением. А вдруг, проснувшись, он выгонит ее? Вдруг минувшая ночь — для него самое обычное дело, и ему не составит труда найти другую женщину? Она печально гладила взором загорелые обветренные плечи незнакомца, его бедра и ноги, такие белые, как будто они принадлежали совсем другому человеку. Незнакомец был белокож, куда светлее смуглых венецианцев.
Вдоволь налюбовавшись этим необыкновенным телом, она попыталась рассмотреть то место внизу живота, на котором безвольно лежала его рука, защищая от нескромных взоров уд, постепенно пробуждавшийся, хотя обладатель его еще крепко спал. Вдруг незнакомец вздохнул, повернулся — Троянда так и сжалась, испугавшись, что он сейчас проснется, — однако он перекатился на живот и снова уснул.
Троянда перевела дыхание — и вновь ощутила под собой неприятно-холодную влагу.
Посмотрела… да! Если было все и в самом деле так, как помнится ей, еще диво, что они весь пол не залили, извергаясь навстречу друг другу!
Она огляделась еще раз — и вдруг увидела посреди каюты чан. О, да ведь она вчера уже купалась в нем, потом уснула в тепле… для того, чтобы проснуться сплетенной с незнакомым мужским телом.
Троянда соскользнула с диванчика, невесомо пробежала по полу и неслышно, стараясь не булькнуть, погрузилась в остывшую воду. Она так старалась не вскрикнуть от холодного прикосновения, что перестала дышать, а потому, спешно обмывшись, выбралась из чана и принялась вытираться куском ряднушки, брошенным тут же. Тряпица оказалась небольшая и сыроватая, Троянда возилась долго — и слава богу, потому что, когда вдруг открылась дверь, ее голое тело было хоть кое-как, но прикрыто обрывком ткани. А коли удалось бы ей вытереться быстрей, нежданные гости застигли бы ее там, куда ей так не терпелось вернуться: на диване, обнимающей спящего красавца и пытающейся его разбудить… чтобы продолжить утром то, что было так прекрасно начато ночью.