Город грешных желаний
Шрифт:
— Сейчас отойдет, — успокоил его Лука. — Это только первую минуту в ноги шибает, а потом таким теплом ляжет под сердце, так голову взвеселит, что… эхма! И все нипочем!
— Нипочем… что? — не понял Паоло.
Лука глянул на него исподлобья и смущенно махнул в сторону:
— Да вот это… вот это нипочем.
Паоло поглядел. Что за чепуха? Нет там никого и ничего, кроме белого, спеленутого покрывалом тела. Это оно, что ль, тревожит Луку? Да ну, быть того не может!
— Ты что, боишься? — спросил он не подумав, и испугался, и даже голову прикрыл руками, спасаясь от справедливого гнева Луки, однако старший тюремщик не разгневался, не возмутился, а с тем же смущением кивнул:
— Да не то что боюсь, а как-то так… помощником Харона себя чувствую, понял?
— Какой еще Харон? Не знаю такого. Он откуда? Из какой тюрьмы?
Лука хихикнул и чуть не свалился со ступеньки.
— Эх, брат… Харон — не тюремщик, а перевозчик. Перевозчик, понял?
— Баркайоло? Или паромщик на острове Лидо?
— Вот-вот, что-то вроде баркайоло, — подтвердил Лука, сделав еще один увесистый глоток, и Паоло отозвался не раньше, чем последовал его примеру:
— Все равно не знаю такого.
— Да его и не может никто живой знать, — таинственно шепнул напарник. — Он и сам с живыми не знается. А вот как помрешь, он тут как тут. Хватает тебя и везет через канал — Ахеронт называется — в Аид.
Последнее слово показалось Паоло чем-то знакомым, но ему довольно долго пришлось его обдумывать, пока из глубин памяти не выплыло другое созвучие — ад. И стало как-то не по себе. Что это завел тут Лука? Еще про спасение души начнет болтать… Конечно, пора было покончить с делом и убираться восвояси, однако ноги никак не хотели слушаться. Тем временем Лука повернул голову и поглядел на Паоло темными пьяными глазами.
— Ты не думай, я не спятил. Хотя и впрямь мне теперь то и дело мерещится ладья этого перевозчика. Ведь Харон — это язычник, прибери господь его душу грешную! Мне про него рассказывал один узник — упокой боже и его на небесах! Бывало, приду к нему в камеру, а он посмеивается: «Ну что, подручный Харона, не по мою ли душу явился? Когда решено меня через Стикс перевезти?»
— Ахеронт, — уточнил памятливый Паоло. — Ты говорил, что канал, ну, где плавает тот баркайоло, называется Ахеронт.
— Да черт ли их разберет, язычников! — с досадой отмахнулся Лука. — Этот-то, знакомец мой, и так, и так этот канал называл. У них там еще какая-то Лета была. «Кану, — говорил, — в Лету — и все, и не помянет никто». Может, какой-нибудь боковой каналетто в этом ихнем Аиде, бес его знает. По его и вышло. Мне его в воду бросить не выпало. Как-то повели его на дознание Совета десяти, и уж очень разозлил он их там. Богохульствовать начал, или не знаю что, только со злости нажал кто-то на пружину, у него под ногами отвалилась секретная плита — и все. И больше я его не видел. — Лука сотворил крестное знамение и вздохнул с тоскливым подвывом. — Однако же как прилипло это ко мне: Харон да Харон. Спускаю их, покойников, в воду, а они как будто шепчут: «Не спеши, греби помедленнее, Харон, ведь путь через Ахеронт безвозвратен!» А вот если винишка выпью до того — ничего не слышу. Куда как легче работать!
— Слушай, — вдруг расчувствовался Паоло, — а давай его помянем, знакомца твоего. Он сказал: никто не помянет, а мы за него выпьем.
По-хорошему следовало уже оказаться на полпути к пристани, к шумной траттории, но уж больно хотелось еще отведать забористого напитка из фляжки Луки! Тот охотно согласился. Помянули узника, а потом, когда Лука взболтал фляжку и в ней прощально булькнуло, допили и остатки: чтоб не высохли, спаси Христос.
И только тут Паоло наконец-то почувствовал, как тяжесть уходит от ног, а к сердцу и голове поднимается желанное успокоение. Правда, вино выделывало с глазами дурные шутки. Так, ему вдруг почудилось, что ступеньки, на которых лежал длинный белый сверток, к которому они так и не успели привязать камень, вдруг зашевелились и принялись раскачивать неподвижное тело, а потом и подбрасывать его, перекидывая со ступеньки на ступеньку, да так, что оно все ниже скатывалось к воде.
— Эй, поосторожнее! — прикрикнул Паоло. — Еще уроните!
— Чего там? — обернулся Лука, но ступеньки, похоже, струхнули и послушались: притихли.
— То-то! — погрозил им Паоло и зажмурился, силясь преодолеть новый приступ головокружения. Да… от ног ушло, в голову пришло. Она сделалась такой тяжелой да горячей, что невыносимо тянуло прислонить ее к чему-то прохладному — хоть бы к тем же самым ступенькам. Он так и сделал, и блаженство, охватившее его, было таким всепоглощающим, что Паоло счастливо вздохнул… с присвистом… всхрапнул…
— Святые апостолы! — взревел рядом Лука, и голос его почудился Паоло грубой рукой с пальцами-крючьями, которая выдрала его из сна. — Да где же она?!
Паоло открыл глаза. О… о! Che diavolo?! Ступеньки опять вышли из повиновения и так разошлись, что скинули мертвое тело в канал!
…Хмель исчез, будто и не было его. Незадачливые палачи ринулись к воде и принялись вглядываться в непроницаемую глубину.
Темная вода рокотала неумолчным шепотом, и сперва Паоло только слушал ее, не различая ничего в этой огромной пустоте, полной зыбящихся форм. На миг почудились вдруг очертания большой черной гондолы, невесомо скользящей по мрачным волнам, силуэт баркайоло, застывшие очертания пассажира — в чем-то белом… в белом покрывале?! Тьфу, черт, эти разговоры о язычниках — истинное бесовство! Паоло перекрестился разок-другой — и теперь видел только темноту и ночь.
Мало-помалу глаза привыкли и начали различать внутреннее движение моря: то вынырнувший гребень мелкой волны, то хребет широко расплывшегося волнения, то гладкую поверхность спокойных глубин, то, наконец, воронку водоворота, захватившего в себя какой-то далекий отблеск, искру, белую, вдруг вскипевшую волну… Но это было не то, все не то!
— На дно? — робко предположил Паоло.
— Ах, если бы! — чуть не взрыдал Лука. — Но тут знаешь какое течение? И тех, что с камнями, уволакивает, не то что… А ну как всплывет? Что скажет начальник тюрьмы? Сразу поймет, что мы не привязали груз! И пропали мы тогда, говорю тебе — пропали! А ну тащи фонари поближе к воде, может, увидим?
«И что ты будешь делать, если увидишь? — едва не спросил Паоло. — Нырять, что ли, за ней, чтобы опять потом сбросить? Но я в воду не полезу, ой нет!» Он перекрестился. Конечно, подводное течение здесь необычай но сильное и трупы все уволакивает в открытое море, потому и выбрали это место для «кладбища», а ну какой-нибудь упорный покойник задержался — и стоит теперь на дне по стойке «смирно», воздев объеденные рыбами руки, готовый сцапать всякого, кто неосторожно сунется вниз?!
— Вижу! Вижу! — заорал Лука, бросаясь по берегу. — Вон она! Всплыла! Смотри! Да смотри же! Видишь?