Город мелодичных колокольчиков
Шрифт:
В зале «бесед» Сераля было торжественно и прохладно. Над Мурадом IV красным золотом горела памятная надпись:
«Один час правосудия важнее семидесяти лет молитвы».
Саакадзе едва заметно подмигнул Осман-паше, перевел взгляд на верховного везира. Лимонное лицо паши не сглаживалось ни единой мягкой чертой. Напротив, сегодня на нем особенно ярко отражалось низменное чувство безмерной злобы и какого-то нескрываемого злорадства.
После лицемерных уверений Режап-паши, управителя дел с чужеземными
Молча, в глубокой почтительности, склонил Саакадзе голову, как бы не смея поднять глаза на «сияние мира». А на самом деле его радовало создавшееся положение, ибо еще раз он, взвесив важный разговор с де Сези, смог заблаговременно подготовить свои мысли к предстоящей сейчас беседе о войне с Габсбургами.
«Да, да, — как когда-то любил говорить Георгий Десятый, царь Картли… — сейчас произойдет сражение с нечистыми силами… И победит… должен победить первый обязанный перед родиной… Осторожней, Георгий, сосредоточь свою волю, слушай и запоминай».
Паши продолжали курить фимиам, главный везир все больше терял терпение.
А султан все больше хмурился: ему придется выполнить то, что так неосторожно обещано Хозреву, шайтану подобному. Билляхи, найдется ли еще другой такой полководец, способный сразиться с шахом Аббасом?! Сурово и холодно взглянув на безмолвного Моурави, султан резко начал свою речь:
— Моурав-бек, тебя ждет разочарование… Если Айя София не поможет тебе учесть выгоды Турции…
Стоя почтительно, но с достоинством, Саакадзе молчал.
— Я, ставленник аллаха, — раздраженно продолжал султан, — решил повернуть свой карающий ятаган раньше на Габсбургов, проклятых гяуров, дерзнувших угрожать Мураду Четвертому крестовым походом! Тебе повелеваю: поверни коня на запад, где неспокоен Дунай и трепещет Вена!
В «зале бесед» Сераля воцарилось глубокое молчание. Хозрев с плотоядной улыбкой наслаждался спокойствием Саакадзе, ибо не сомневался, что оно мнимое: «Ай-яй, бычья шея… палачу придется туго!» Саакадзе устремил на него свой испепеляющий взор. Хозрев вздрогнул. Нет, он не ошибся, — это был полный презрения и насмешки взор человека, который без битвы не уступит и два локтя военной дороги. Она же для него пролегла на Восток.
— «Средоточие мира», — проникновенно начал свою речь Саакадзе, — султан славных султанов, непревзойденный в своей доброте, неповторимый умом и сердцем! Я, твой слуга, оставил всех и прибег к твоему покровительству! И мне ли забыть приветливость твою и милости? Я готов обнажить свой меч на всех, осмеливающихся быть твоими врагами!..
Незаметно султан облегченно вздохнул.
— Говори, Моурав-бек, дальше.
— Если в своей неиссякаемой доброте «падишах вселенной» позволит слуге своему высказать скудные мысли…
— Видит глава пророков,
— О раздаватель венцов государям! Пусть и небо услышит мою мольбу и поможет заслужить у «владетеля многих крепостей» на деле звание «Непобедимый». Если ты удостоил осчастливить Стамбул решением… то, видит аллах, идти на железных Габсбургов следует немедля, пока они не воскресили крестоносцев, умерших триста лет назад, и пока не понесся на земли Османа самум из белых плащей с красными крестами.
У смешливого Измаил-паши дрогнула губа, но он пугливо взглянул на султана, удивленно приподнявшего бровь.
— Напрасно уважаемый Измаил-паша готов предаться смеху. Лишь из могил могут вызвать Габсбурги крестоносцев! Иных легионов не выставят сейчас ни Вена, ни Рим, ни Испания. Если безумцы и затеяли аллаху не угодное дело, то не менее трех лет потребуется на сбор живых разбойников, ибо напасть на могущественную империю султана славных султанов возможно не иначе, как имея, подобно шаху Аббасу, несметные войска… Как же можно меньше чем в три года собрать и обучить легионы если не воевать, то грабить и разрушать крепкие города Анатолии? Триполи? Сирии? Египта? Всей Аравии? Греции? Крыма?
— Машаллах! — не вытерпел везир Хозрев. — Что же ты, осторожный Моурав-бек, советуешь?
— Немедля идти с большим войском на возмутителей покоя государя трех великих городов: Константинополя, Адрианополя и Бруссы, а заодно и на опасных врагов короля франков.
— О неосторожный Моурав-бек, ты о ком думаешь?
— О Габсбургах.
— Удостой меня ответом, Моурав-бек, — как бы не выдержав, раздраженно спросил Осман-паша. — Какое дело «ставленнику аллаха», султану Мураду, повелителю османов, до короля франков?..
— О пытливый Осман-паша, может, султану славных султанов и нет никакого дела до короля франков, ибо «средоточие вселенной» не нуждается в подданных его короны, но посол де Сези нуждается в турецком войске.
— О Мухаммед! О Омар!.. Откуда ты, Георгий, сын Саакадзе, знаешь, о чем грезит посол франков?
— Видит аллах, я не святой и сам бы не догадался, о чем. Но посол франков удостоил меня посещением и полтора часа по базарному счету уговаривал стать под знамя франкского короля, обещая богатство и почести.
Судорога пробежала по лицу султана, но он старался сохранить величие, хмуро прислушиваясь к возмущенным голосам пашей. И вдруг, наливаясь кровью, взглянул на позеленевшего Хозрев-пашу:
— Скажи, о верховный везир, ты знал о коварном замысле посла?
— Видит аллах, султан славных султанов, не знал, иначе бы довел до твоего изумрудного уха. Но если не все послы, то многие из них должны быть в чужих странах хитры, как обезьяны, и увертливы, как змеи. Может, дальновидный де Сези испытывал Моурав-бека в верности тебе? Ведь ты, щедрый повелитель, доверишь ему если не все войско, то больше половины.