Город мелодичных колокольчиков
Шрифт:
Пораженный граф узнал почерк человека, перед которым склонилась Франция.
"Бог! Король! Закон!Повинуйтесь аббатуНотр-Дам де Пари!Кардинал Ришелье", —прочел де Сези и молча указал на кресло тому, кого называли «правой рукой Ришелье», «Серым преосвященством» и кто не щадил сил для унижения императора Фердинанда.
— Кардиналу угодно, чтобы вы отныне проводили в Турции политику Ришелье, иными словами — Франции, это одно и то же. Вы не будете впредь, подкрепляя речи золотыми шерифами, пропагандировать верховного везира Хозрев-пашу и высших пашей Дивана, чтобы они продолжали обращать взор султана на Восток.
— Скажите, аббат, какая разница между переменой политического курса и фрикасе из фазана?
— Извольте: во втором случае проглатываете вы, в первом — вас.
— Ваше предложение неосуществимо и по другой причине. Король одобрил мою политику, она по вкусу и султану. Здесь не едят фрикасе. Война с Ираном давно предрешена.
— И тем не менее…
— К тому же здесь торгуются тет-а-тет, обожают бакшиш и не возвращают задаток.
— Великолепно! Вы будете исключением.
— Заманчиво, но неосуществимо. Представьте властелина, капризного, как дитя, и сжившегося с определенной идеей. Он видит уже перед собой пятый трон — шаха Аббаса, протягивает руку, намереваясь схватить символ за ножку, а вы, невзирая на величество, хватаете его за рукав.
— Это сделаете вы. Завуалируйте свое действие заботой о Ближнем… Востоке.
— Поздно. Мурад Четвертый уже выбрал полководца. Если шах Аббас — «лев Ирана», этот полководец — «барс Грузии». Турнир неотвратим.
— Вы оригинал, граф, но… вы изучили различные средства ведения Сералем политических дел. Кардиналу угодно сохранить вас в роли посланника. И впредь вы будете пропагандировать верховного везира Хозрев-пашу и высших пашей Дивана, чтобы они обратили взор султана на Запад.
— Повторяю, это немыслимо. Вражда султана к шаху Аббасу неукротима. Поверьте, что никакие доводы не помогут, тем более Непобедимый, так зовут полководца, вне всякого сомнения, одержит султану победу.
— Может и не одержать.
— Что вы скрываете, аббат, под сутаной ваших слов?
— Кардиналу угодно, чтобы султан Мурад IV на время оставил Иран в покое и… преисполнясь ненавистью к Габсбургам, перевел бы войска Оттоманской империи на западные линии, сопредельные владениям Габсбургов. Турция должна вступить на арену европейской войны.
— Но позвольте, аббат, еще совсем недавно его святейшество искал сближения с императорами Германии и Испании.
— Между часом, когда кардинал не видел угрозы, нависшей над Францией, и часом, когда он ее обнаружил, — вечность.
Де Сези хотелось выхватить из ножен шпагу и пронзить Серого аббата. С каким бы удовольствием он вытер окровавленный клинок о мерзкую сутану. Но он не был уверен, что за одним слугой грозного кардинала не явятся десятки, сотни других: аббаты, стражи, бакалавры, палачи, корсары, чудаки, отравители, куаферы, вельможи, ученые, разбойники, офицеры, консулы, гробовщики, трактирщики, безумцы, дуэлянты, булочники, охотники, контрабандисты, мертвецы. Он чувствовал, что тысячи острых глаз следят за ним, тысячи цепких рук тянутся к нему, и достаточно одного движения, чтобы они набросились на свою жертву, уподобив графа де Сези быку, приколотому на бойне. И поэтому, придав лицу смиренное выражение, он, как бы недоумевая, спросил:
— О какой угрозе, аббат, вы говорите?
— О той, о которой вы думаете!
— Но я прошу, аббат, открыть мне ту тайную причину, которая привела кардинала Ришелье к неуклонному решению столь круто изменить курс политики Франции.
— Небезызвестная вам мадам де Нонанкур вышила кардиналу карту мира. Тонкое мастерство! Разноцветный бисер, образующий океаны и материки, королевства и империи! Империи Габсбургов расшиты коричневым бисером, — запомните, ко-рич-не-вым! Итак, с севера, востока и юга обступают коричневые империи сплоченным кольцом бело-сине-красного бисера королевства Английское, Датское, Шведское, Нидерландские штаты, царство Московское, султанат Турция и страна венгров.
Проще: означенные государства должны стать, если они этого еще сделать не успели, союзниками Франции. И да пребудет над нами благословение Христа! Кардиналу угодно придушить империю Фердинанда II. В час победы Франции его святейшество перережет на карте некоторые нити, как вены, и коричневый бисер рассыплется с сатанинским шумом и сгинет в преисподней.
Голос аббата звенел предостерегающе, как колокол Нотр-Дам де Пари, и все же де Сези улавливал иронию. К кому относилась она: к нему или к мадам де Нонанкур?
— Здесь Турция, аббат! Ночи глухие, а дни безликие! Стоят кипарисы — стражи смерти. Когда мимо них проходит незнакомец, они оживают и в неясных отблесках полумесяца мелькают зеленые копья. Воды здесь голубые на вид — и красные по своей сути. Они способны не только ласкать красавиц, но и кипеть, заманивая в свои глубины неверные души и выплескивая на камни кровавую пену.
Аббат зловеще усмехнулся и опустился с такой легкостью в кресло, словно не имел веса.
— Рекомендую, граф де Сези, прислушаться к моим словам. Мы здесь одни, не стоит соблюдать таинственность. Тут все дело только в «да» или «нет». Нравится ли вам политика кардинала Ришелье? Да или нет? И нравится ли мне ваша уклончивость? Да или нет? Вот и вся трудность.
Де Сези также опустился в кресло, поставив у ног шпагу. Он внимательно следил за Серым аббатом.
— Король Людовик Тринадцатый, которому я служу, как дворянин, не захочет лишить себя экстренных реляций из Стамбула. Мне нравится чувство благодарности, им обладает король.
— Долг ваш перед королем, перед кардиналом — совесть и честь!
— В этих чувствах я дам отчет только господу богу!
— Нет, сатана! — воскликнул аббат и неожиданно со страшной силой ударил кулаком по черепаховому столику.
Игрушечная карета со звоном упала на пол, механизм пришел в действие, бронзовый кучер выронил кнут, и белые лошадки, взмахивая гривами, как бы в испуге, понеслись в дальний угол.
Дверь приоткрылась, заглянул Боно.
— Не хотите ли, аббат, кофе?
— Я хочу тишины.
Де Сези махнул рукой, Боно исчез.
— Аббат, вы обладаете превосходным голосом! Почему бы вам самому не оглушить султана?
— Это сделаете вы! Так угодно кардиналу!
— Что дает вам в этом уверенность, мой аббат?