Город мясников
Шрифт:
– Э, баклан, не в струю дисциплина?
– Э, ты уснул, детел? Кто так рыбу чистит?
– Колян, хорош дрочить, вечно ты спишь!
Мне было по фигу, что они надо мной стебались. Я вкалывал, как папа Карло, делал по лагерю всю работу, какую приказал Фельдфебель, а вечером ложился в палатке на спину, высовывал башку и смотрел на звезды. Звезды кружились надо мной вместе с еловыми ветками, а иногда сверху вертолетиками падали иголки.
Сжечь себя, чтобы обновиться. Я напрягал мозги, прикидывая, как же лучше поступить.
Я ждал чего-то. Хрен его разберет, чего я ждал. Словно меня повесили за
А может, так оно и было.
Накануне Оберст приезжал один, похвалил меня при всех и сказал, что за последний рейд меня представят к награде. При всех похвалил, и при Фельдфебеле, так что этот шлакоблок меня зауважал. Раньше мне казалось офигенно важным, чтобы добиться, млин, уважения Фельдфебеля, но это раньше. Потому что я – новый человек.
Мне теперь мнения всяких дебилов – по фигу.
Так меня Оберст обозвал, новым человеком.
Они прикатили рано. Оберст толкнул меня в плечо и показал палец возле губ, чтобы я не орал, и поманил за собой. Пацаны еще дрыхли, меня заколбасило конкретно после теплого мешка, а еще дождь полил.
– Стой смирно, отвечай четко, ничего лишнего.
Вербовщик сидел ко мне спиной, в нашей большой штабной палатке. Дождь колотил по брезенту, затевался убойно серый рассвет, даже трава вокруг палатки казалась серой. Обычно в штабной дрых Фельдфебель и кто-то из дневальных, отвечавших за жратву, но сегодня было пусто, Оберст всех выгнал. На голых настилах не было ни спальников, ни котелков, одни лужи. Хрен его знает, куда подевался Фельдфебель.
Вербовщик сидел на складном стуле, а на складном столе перед ним лежал тонкий серый «дипломат» с кодовым замком и мигающим брелочком. На брелочке вспыхивал огонек и на секунду освещал светлую кожаную перчатку. Я слегка офигел от таких примочек. Сентябрь месяц, тепло еще совсем, а этот чувак заявился в перчатках! И чемодан на сигнализации, будто его могли угнать, как машину.
Но я ничего не сказал, стоял навытяжку, босиком, затаив дыхание, потому что Оберст не разрешил мне пока садиться или говорить. А мне стоять было даже приятно, потому что мне нравится дисциплина и порядок.
Потому что я новый человек. Не какой-то придурок вроде Фрица или Роммеля, которые вечно сразу залупаются. Если бы Фрица так попытались построить и держать в луже минут двадцать, он бы уже давно разнылся, обматерил бы всех, на фиг, и сбежал.
Но я не такой.
Я ждал его. Впервые за несколько недель или даже месяцев мне стало спокойно, точно ко мне приехал дедушка или какой-то другой близкий, долгожданный родственник.
– Ваше имя?
Сиплый слегка голос, невнятный и тихий. Я назвался. Оберст так и не сел, хотя в палатке было полно места. Не сел и не стал зажигать свет. Сигарету он мял в ладони, но так и не решился закурить. Встал сбоку от выхода, ссутулился и затих.
– Точный возраст?
Я сказал. Потом рассказывал о школе.
– Вы презираете своих родителей? – Вербовщик остановил мой треп.
– Я не презираю… – следовало обдумывать каждое слово. – Они всегда… они только защищаются, ну…
– Не волнуйтесь, – белый затылок слегка подвигался. – Говорите все, что приходит в голову. Это не экзамен. Сергей рекомендовал вас.
Все, что приходит в голову.
А что мне приходит в голову? Туда много чего приходит. Я рассказал про черепов. Про то, как они бьются год за годом за свои сраные ларьки и с каждым годом сдают позиции. Я, может, и не гений в науках, но тут семи пядей не надо, чтобы увидеть, куда все катится. Предки, как упертые придурки, держатся за свой, млин, малый бизнес и ни хрена не понимают, что скоро всем им полная жопа настанет. Уже половины рынка нет, супермаркет новый хреначат, чурки долбаные на бульдозерах катаются, котлован роют. И прибыли половины нет, и аренда растет, и китаезы магазин открыли, там все дешевле, чем у моих чеканутых родаков…
– Какой вы видите выход? – спросил Вербовщик. Мне показалось, что он спросил для вида. – Как помочь твоим родителям?
– Выход… – Я почесал репу. Мне хотелось сказать, что помогать предкам я вовсе не намерен, что мне вообще плевать на их дела…
– Вам плевать на их дела, – утвердительно произнес гость. – Это хорошо.
Он задал еще несколько простых вопросов про родаков, про болезни и всякую фигню. Помолчали. Я стоял навытяжку.
– Что у меня в правой руке? – резко спросил Вербовщик.
Я не видел его правую руку, он держал ее перед собой, на столе. Я вообще ничего не видел, кроме его здоровенных плеч.
– У вас там шарик… два шарика, – поправился я.
Я просто пересрал малехо, переволновался, короче. А что тут такого? Любого вытащи из спальника в сырость, под дождь, когда соображалка еще дрыхнет, и спроси, чего в руке спрятано!
Ага, полный абзац. Но я угадал. В кожаной ладони поблескивали два железных шарика, вроде как от подшипников.
– О чем я сейчас думаю? Быстро отвечайте.
– Арбуз… – он так на меня накинулся, что я при желании не успевал обдумать. Не знаю почему, но мне представился здоровенный арбуз, расколотый, с сахарным красным нутром. Такой зашибенный арбуз, аж полный хавальник слюней набрался.
– Верно, арбуз. А сейчас?
Я слегка расслабился, перевел дух и тут же почувствовал, что краснею. Зашибись, что еще окончательно не рассвело, вокруг палатки комьями ползал туман, и никто мою вспотевшую харю видеть не мог.
– Ну… женщина вроде, – выдавил я.
Оберст кашлянул в сторонке. Он так и не вошел внутрь, подпирал выход, будто следил, чтобы никто нас не потревожил.
– Подробнее, – приказал Вербовщик.
– Голая женщина, – кое-как промямлил я. – Толстая. Ноги раздвинуты, и это…
Голая женщина – это слабо сказано. Я закрывал глаза и прямо перед носом у меня раздвигались противные трясущиеся ляжки. Трусов на этой жирной корове не было, а еще она вся заросла волосами, и…
Короче, меня чуть не стошнило. А Оберст спокойненько себе покуривал. Он ни хрена не чувствовал и не видел! Я Сереге даже позавидовал, млин. К счастью, пытка быстро закончилась. Хрен его разберет, как Вербовщик это делал, но картинка выключилась за секунду. Будто на телике канал переключили.