Город наверху
Шрифт:
– Ты убил? – удивился Станчо.
Они вместе положили человека на сиденье вездехода.
– Нет, – сказал Такаси. – Его убил этот витязь.
– Не может быть, – сказал Станчо. – Я бы на тигра с голыми руками не пошел.
– У него был нож.
Станчо завел двигатель, и вездеход поплыл над щебнем и репейниками.
– Все равно бы не пошел, – сказал убежденно Станчо.
– У него не было другого выхода, – сказал Такаси. Помолчал, глядя на человека, распластанного на заднем сиденье, и добавил: – Он и со мной пытался разделаться, как с тигром.
Он предоставил Станчо возможность
– Ты с ума сошел, – сказал Станчо, увеличивая скорость. – Непонятно, на чем у тебя голова держится.
– Голова держится на мышцах. У меня их много.
Все еще обедали, и никто не вышел к вездеходу.
– Не спеши, – сказал Такаси, поняв, что Станчо хочет поднять весь лагерь. – Ты лучше загляни внутрь и позови Соломко.
Они положили человека на койку в палатке Соломки, в госпитале, который никому еще, к счастью, не понадобился. Станчо понесся в столовую, а Такаси снял куртку и рубашку. Спина рубашки промокла от крови, шею пощипывало.
– Вы, надеюсь, не ядовиты? – спросил Такаси у человека.
Тот дышал слабо, но ровно.
В палатку ворвалась Соломко. Это была статная женщина с крупным невыразительным лицом, за которым, как за греческой маской, бушевали страсти. Всю жизнь Анита Соломко мечтала стать археологом, но рассудила, что сможет принести больше пользы человечеству, став врачом. С тех пор в течение многих лет разрывалась между любовью и долгом. Разрывалась она и в экспедиции, где ничего трагичнее царапин лечить ей не приходилось и она могла полностью отдаться археологии. Но сознание того, что она как врач никому не приносит пользы, отравляло ее в остальном безоблачное и счастливое существование. И чем безоблачнее была жизнь, тем несчастнее становилась Анита. Но оторви ее сейчас от раскопок и заставь заниматься профилактикой кори на Марсе, она будет чувствовать себя несчастной, потому что вдали от археологии жить не могла. Анита была обречена на вечные муки.
Станчо объяснил ей все по дороге, и она, разумеется, ничего не поняла, потому что и сам Станчо ничего не понял.
– Где больной? – спросила она с порога и, так как ей сначала бросился в глаза окровавленный, обнаженный по пояс Такаси, держащий в руке алую рубашку, сказала ему:
– Я всегда вас предупреждала, Така, что избыток физических упражнений ведет к переоценке своих возможностей. Вот и допрыгались. Признавайтесь, откуда вы упали?
Лицо Соломки было освещено радостным внутренним светом. Ее длительный медицинский простой закончился.
О ужас! – успел подумать Такаси. Она же будет меня лечить недели две!
– У меня царапина, Анита, – поспешил с ответом Такаси. – Поверхностный укус…
– Они убили тигра, – не вовремя вмешался Станчо. – И по-моему, голыми руками.
– Что! – воскликнула Анита и рванулась к медицинскому шкафчику. И тут ее взгляд упал на койку. – Так, – сказала она осуждающе и приковала к месту Станчо суровым взглядом.
В этот момент прибежали Круминьш и Наташа.
И тут человек пришел в себя. Он открыл глаза и тут же зажмурился.
– Убавьте свет, – сказала Соломко. Она сама этого сделать не могла, потому что готовилась к экзекуции над Такаси. Круминьш убавил свет.
Человек вновь открыл глаза и тихо сказал что-то.
Они боялись
Путешествие, столь долгое и трудное, закончилось чудесным образом. Он нашел верхних людей.
Он увидел Геру Спел. Изменившуюся, правда, потерявшую голубую бесплотность подземелья, загорелую, смуглую, встревоженную.
Гера Спел сказала ему что-то на непонятном языке верхних людей. Гера смотрела на другого, черноглазого богатыря с могучими руками и такой широкой грудью, что ее не обхватишь руками.
И Крони ощутил печаль. Это было не то чувство, которое настигло его, когда, выбравшись из подземелья и дойдя после целого дня блужданий до Города Наверху, он понял, что города уже нет. Он верил в мираж, в прошлое, погубленное когда-то очень давно. Тогда была не печаль – было горе, был конец пути, было окончательное одиночество. Потом он встретился со страхом. Страх настиг его ночью, когда он, из последних сил бредя по развалинам, разыскивая место, где можно было бы спрятаться и выспаться, попал в грязь и чуть не утонул в ней, когда на него бросился страшный зверь и он лишь чудом успел дотянуться до выроненного ножа. Был страх, когда чуждо одетый человек потащил его куда-то, и был страх, когда, вырвавшись, он понял, что убежать не в силах.
Но потом он очнулся вновь и понял, что жив и лежит на мягком, и люди, окружившие его, чисты, велики ростом, сильны, и они улыбаются ему, трубарю, потому что они живут там, где есть большой свет и до потолка не добраться, даже если составить все лестницы мира. Значит, люди наверху построили себе другой город и живут среди деревьев.
И тут вошла Гера Спел. Нет, не настоящая Гера Спел, другая, верхняя. Она пришла сюда из-за того мужчины, который принес Крони, и беспокоилась из-за его раны…
А так как никто из присутствовавших не знал Геру Спел и не мог понять мыслей Крони, то все решили, что он устал и ему надо отдохнуть.
Соломко оставила только Станчо Кирова, чтобы он помог ей раздеть, обмыть и уложить пациента как следует, а остальных выгнала. И они покорно ушли, потому что после первого шока наступило время думать. На пустой планете, где уже двести лет назад умер последний человек, обнаружился мужчина, изможденный и слабый, но вполне реальный. Это не укладывалось ни в какие рамки, и этого быть не могло. Тем интереснее было выяснить, почему это случилось.
Крони уже заснул, облепленный пластырем и отмытый до неузнаваемости, заснул между двумя белыми простынями, такими тонкими и нежными на ощупь, что любой директор отдал бы за кусок этой материи половину своих богатств, а в столовой – общей палатке, которая служила заодно и складом, отчаянно спорили археологи и прилетевшие к вечеру следопыты.
Было уже темно, облака улеглись на вершинах гор, и стих ветер, когда они сошлись на рабочей гипотезе: на планете скрываются остатки людей. Их немного, и они влачат жалкое существование где-то в пещерах или в горах. У них нет ни городов, ни крупных поселений – иначе бы их заметили. Гипотеза не объясняла башмаков и куртки человека. Куртка была асбестовой и соткана на станке. Гипотеза не объясняла многого, но лучшей гипотезы не нашлось.