Город ненужных детей

Аркадьев Илья

– Кем ты хочешь работать, когда вырастешь? – спросила учительница, когда он был пятиклассником.

– Сколочу свой бизнес, – резко ответил школьник Диггер к удивлению своих одноклассников, которые только что называли профессии: блогер, ветеринар, путешественник, стюардесса – и подобную, по мнению Диггера, дребедень. – И буду скупать все вокруг, пока весь этот город не уложу на обе лопатки, а потом страну и весь мир.

IV

Четырехметровая бетонная стена, как признак ущемления, отсутствия надежды и признания никчемности существования живущего с обратной ее стороны населения, возносилась вдоль всего периметра Столицы – десятки

и десятки километров американских долларов, потраченных на ее сооружение. Еще на момент проектирования стало понятно, что с учетов всех откатов, завышения стоимости, дележки по карманам бюджетных средств, затраты на строительство стены сопоставимы со стоимостью строительства десятка атомных подводных лодок, которыми также гордится диктаторский строй. Это, конечно, несравнимо с ежегодными тратами бюджета на строительство новых дорог и их постоянную реконструкцию, стоимость чего также многократно завышается, давая возможность нужным людям поддерживать безбедных образ жизни. Но именно сооружение Стены стало для народа символом того, на что уходят их налоги.

Проехать пункты контроля Стены можно лишь при наличии универсальной электронной карты, подтверждающей проживание или наличие постоянной работы в Столице, или же по спецпропускам, которые выдаются Министерством национальной безопасности.

Во время возведения стены ее в шутку называли Берлинской, но общего у них оказалось мало – нет ни колючей проволоки, ни рвов, ни проводов под высоким напряжением. Лишь прожекторы и видеокамеры с фиксацией движения установлены через каждые пятьсот метров. Интересно, что никто в правительстве не удосужился подсчитать, сколько бюджетных денег сгорает вместе с электричеством для каждого прожектора. И прожекторы светят настолько ярко, что с расстояния тридцати метров от стены можно ночью как при дневном свете книжки читать без риска ухудшить зрение.

Но двое молодых людей уж точно не за чтением пришли к стене в столь позднее время с деревянной лестницей, только что обмененной на две бутылки водки у местного колхозника.

– Дрон, я еще жить хочу. И жить хочу не на зоне, а свободным. – Произнес Павел, устанавливая лестницу у основания стены. – Мне всего двадцать шесть. Рано еще мне ставить крест на будущем.

– Ты можешь чувствовать себя свободным, когда эта стена мешает твоему праву на передвижение? – Андрей оценивающим взглядом осмотрел верх стены. Увидев, что Павла не очень удовлетворила его реакция на тему тюрьмы и свободы, решил, что надо хоть как-то успокоить нервы товарища. – Не ссы, я все прознал – здесь ни одна камера не палит. Не попадемся, дружище. Стену всего год как построили, а на жесткий контроль уже забили.

Этот человек, поднимающиеся по лестнице, чтобы перелезть через стену, назвал Павла «дружище». То есть он предполагал, что с Павлом они друзья. И не только Андрей так считал – у Павла был талант располагать к себе личностей такого типа, поэтому почти все его повседневное окружение состояло из людей, которых многие называют «отбросами общества» – ни семьи, ни постоянной работы, какие-то постоянные не самые законные дела, ни определенные планы на будущее.

Когда ему было восемнадцать лет, пятеро членов только сформировавшейся банды Андрея Белогородцева на глазах Павла изнасиловали взрослую женщину. «У нас там друг на лестнице грохнулся. Без чувств валяется. Скорую вызвали, но мы не знаем, как даже первую помощь оказать, посмотрите, а то мы беспокоимся, умрет еще», – с такими словами они заманили женщину лет тридцати, возвращающуюся домой с работы, к ведущей к подвалу жилого дома лестнице. Как только отозвавшаяся помочь женщина спустилась к лежащему Димону, она сразу получила удар тяжелым предметом по голове. Полностью сознание она не

потеряла, но силы покинули ее. Вшестером ее заволокли в подвал и уложили на подготовленный заранее картон.

– Что вы…? – пролепетала она бессильно, когда ее начали раздевать.

– Заткнись! – один отморозок приставил нож к ее горлу. – Не вякай! Мы побалуемся, и пойдешь себе дальше своей дорогой. Поняла сучка?!

– Пожалуйста…, – она попыталась отпихнуть от себя четыре руки, грубо стягивающих с нее джинсы.

Андрей на это «пожалуйста» ответил ей жесткой пощечиной, дав понять, что лучше послушаться и не сопротивляться.

– Расслабься и получай удовольствие! – со смехом сказал кто-то. И, разрезав лифчик, добавил. – А дойки у нее ниче так! – и он продолжил смеяться.

Когда уже все кроме Павла воспользовались ее телом, они посмотрели в его сторону. Хоть Павел и был сильно возбужден, и плотское желание переполняло его, какой-то остаток, островок разума, еще не утонувший в разврате и животном инстинкте, заставил сказать «Я не хочу». Остальным это было безразлично – обвинять Павла, что он отказом предает «братство» никто не стал. «Не хочешь, как хочешь». «Импотент», – заржал Димон, которому спустя две недели было не до смеха, когда он корчился от передозировки в притоне, откуда его безжизненное тело увезли сразу в морг.

Перед тем как уйти, оставив ее абсолютно голую лежать на картонке в этом сыром пропахшем дерьмом и гнилью подвале, парни объяснили ей, что ее документы они оставили себе: «Нам очень понравилось. Так, чтобы хранить память о прекрасном времени с тобой, мы оставим твой паспорт у себя. Не возражаешь? И вспоминай каждый раз, когда будет приходить мысль настучать на нас в полицию, что страничку с твоим адресом я буду тщательней всего хранить. Надеюсь, мадам, я ясно выражаюсь?», – сказал Андрей, приставив к ее лицу страницу с записями о двух детях. В ответ он ничего не услышал, женщина лишь отвернулась и всхлипнула, прикрывая нагое тело своим грязным белым пальто.

И Павлу до сих пор стыдно, что смотрел на это. Что не воспрепятствовал. Что не ушел, как только они озвучили свои планы на вечер. Что он называл этих людей (а кого-то и сейчас называет) своими друзьями. Что он являлся частью компании этих ублюдков, а, значит, соучастником.

У него до сих пор в голове иногда просятся звуки ее плача, который он услышал, когда они, уходя, прикрывали дверь подвала. В такие моменты ему хотелось забраться на самую высокую крышу и сигануть оттуда. Павел пытал оправдать себя неокрепшим умом, даже слабым развитием, но тщетно – совесть брала свое.

Первое, что Павел увидел, спрыгнув через стену с последней ступеньки, были не огни Лас-Вегаса – города-сказки, как он того ожидал, а горящие фары здоровенной фуры, мчащейся прямо на только что перелезших ребят. Перебежав восемь полос дороги, они поняли, почему эта часть трассы не контролируется – такой способ Павла с Андреем пересечь Стену, имеет высокий риск быть размазанными по асфальту.

Нам говорили, мы лучшая нация в мире.

Нам говорили, это наше государство.

Нам говорили, комфортнее жить будет в новых районах, в новых домах.

Нам говорили, запрет митингов это для нашей же безопасности.

Нам говорили, что безработица падает, а уровень жизни растет.

Нам говорили, что у нас демократия.

А в итоге они показали, что им противно само наше существование и без всяких стеснений отгородились от нас. («А, может, это правильно? Я бы тоже хотел жить отдельно и как можно дальше от такого сброда, как я»).

Покинув дорогу, спустившись с пригорка, они оказались на небольшой поляне. На горизонте в десяти минутах ходьбы виднелись жилые дома с редкими огнями в окнах.