Город'ОК
Шрифт:
Новостная лента – ничего нового. Приколы, Америка, фотки, репосты: «Творить добро – это просто». Стоп! Остановилось вращение колесика мышки. Новая фотка. Ничего оригинального: девушка Таня в обнимочку с незнакомым парнягой. Нет, Таня не была девушкой Антохи, да и в тайне он ее не любил. Нет. Просто с полгода назад он мял ее после первого дня свадьбы своего кореша. Потом они чутка попереписывались в ВКонтакте и все. А вот теперь, полгода спустя, Танюша, так шептал ей на ушко пьяный Антоха, протягивая Танююююша, стоит на фото с пареньком в обнимку, а этот пацанчик стоит с Татьяной у себя на аватарке. И сделано у них селфи. А селфи вдвоем, как известно, делаешь только в минуты благости, а выкладываешь селфи вдвоем только с родным сердцу человечком. Антоха смотрел на фотку, многозначительно кивнул и закурил припрятанную еще неделю назад сигарету. Конечно, Антоха не расстроился, но стало вдруг как-то пусто, одиноко, обидно и снова одиноко, а с такими новостями вообще никак не бросить курить. Курил в открытую форточку, пепел сбрасывал в цветочный горшок. Мама на это ругалась, а Антон говорил, что пепел – это удобрение. Так они и не могли найти общий язык. Докурив, Антоха снова залез ВКонтакт. Что за утро? Удар за ударом. В сети Антоха встретил свою любовь юности.
Тогда в местном доме культуры до трех часов ночи для пьяных, вылезающих из подвалов по субботам детей, гремели такие группы, как Rammstein, Краски, Пропаганда и Mr.Credo со своим нетленным хитом «В белом танце». Героем этого медлячка и представлял себя Антоха, когда видел ее – Валю. Свободную, взрослую, блудливую. Каждую субботу они встречались взглядами. Все божьи дети умеет танцевать. Они танцевали: Антоха дышал с закрытыми глазами за ее спиной, она это чувствовала, ей было тепло, тоже закрывала глаза. Иногда заигравшись, Валя касалась парня кончиками своих холодных пальцев. Оставляла ожог. Начинался медляк, Антоха стряхивал с себя магию, отходил в сторону, смотрел на нее, но не подходил. Гордый был, то есть стеснительный. Она тоже отходила к другой стене и смотрела поверх голов, никого не замечая. Антоха уехал учиться и как-то раз ехал домой с Валей в одном поезде. Договорились тогда встретиться в Городе. Она не пришла, а Антоха больше никогда не покупал цветы. Сейчас на фотографиях была женщина с двумя детьми, женщина в красном купальнике на египетском пляже со шрамом от кесарева, женщина в красном платье с кудрями, женщина с тем же взглядом. Не с блядским дешевым блеском, а с блудливым, как Калифорния, взглядом. Лишь нежность в воспоминаниях к Вале, теперь только с нежностью Антоха будет вспоминать и Таню.
Саня, суровый мужик, лет тридцати от роду и с сорокалетней, как хороший коньяк, выдержкой на лице, чистил снег вокруг дома. Снега за ночь выпало немного – снежинки три не больше. Но как-то устал Санек дома в субботу сидеть и есть чебуреки, пожаренные супругой. Вышел на улицу в кирзовых сапогах на меху, в синем рабочем бушлате без шапки, но в рукавицах-шубинках. «Мороз и солнце – день чудесный», – все гениальное просто. Так и Саня смотрел просто, слегка наклонив голову, на гениальный блеск снежинок под солнцем, снежинки удивительной формы прилипали к черным шубинкам и не таяли, можно вдоволь на них полюбоваться, поднести поближе к лицу, рассматривать, дышать: аккуратно, чтобы теплым дыханием их не растопить. На заборе также аккуратно, как аккуратно Саня смотрел на снежинку, по деревянным старым почти сгнившим серым штакетинам (этим Саня сделал новый каменный, украшенный камнями забор только с фасада дома) вышагивала кошка. Хозяин кинул в нее снежным комком. Захотелось похулиганить, дымчатая соседская киса, не успев и мяукнуть, ошалев от неожиданности, свалилась с забора.
– Летом надо будет забор доделать. Сделаю железный, – вытерев нос рукавицей, оглядывая свои владения, решил Саня. А посмотреть было на что: еще пару лет назад здесь стоял покосившийся домик, а сейчас уже стоит двухэтажный новый домина. Огород тогда был запущен, три огромные яблони со сломанными от старости ветвями никак не могли засохнуть и умереть, сейчас на их месте стояла новая поликарбонатная теплица. А еще за это время был выстроен гараж и, особая гордость, баня. За такую баню Городок прощал Сашке его гордость за баню, а как не прощать? Гости приходили в баню, а потом на кухне сидели, чай пили, распаренные, чистые, охали: «Уй, хорошо! Ах, хороша баня то, Саня, у тебя!». Хозяин улыбался, пело что-то внутри, прет аж тебя, когда ближнему хорошо сделал, когда такую баню построил. Саня вообще все умел, работящим мужиком по Городку слыл. Совсем он не отдыхал, работал по сменам: день-ночь-с ночи-выходной-опять в день. Между сменами халтурил с брательником, ремонтами занимались, когда снега не было металлолом для сдачи таскал, по осени клюкву мешками картофельными на пункт приема носил. Зарабатывал, как умел, спина правда ныла иногда. Не то, что бы он делал то что любил, нет, конечно, нет. Он любил… для кого это делал и как-то легче мешок с клюквой из болота было выносить, когда в сердце благость, когда дома так ждали. Труды возвращались стократно. Этими озорными глазками мальчишек, когда он приносил новую игрушку, этой россыпью поцелуев, когда приносил Лене новую помадку или духи. А сегодня воскресенье, даже Бог отдыхал, Санька тоже решил отдохнуть: поспать, в бани попариться, сыновьям горку из снега сделать, снеговика с детьми слепить, из крошки угольной рот ему нарисовать. Этим позже займутся, сейчас мультики парни посмотрят.
– Здравствуй, Сашенька, что без шапки? – мимо с местной газетой «Наша Жизнь» в руках прогуливалась соседка – баба Тася. Добрая, старенькая, таких называешь бабушка, даже старушка язык не поворачивается назвать.
– Здравствуйте, баба Тася! Как говорил Суворов: «Голова в холоде, ноги в тепле!» – швыряя в Машку, местную дворняжку, снег с лопаты, просмеялся Сашка. Машка отпрыгивала, скалилась, вставала на задние лапы, все хотела рукавицу с руки мужика стащить.
Саня вообще был веселый парень и никогда не ныл. Русые волосы, косая сажень в плечах, ясные глаза, славянин и как и все добрые мужики в Городке был похож на снег. На снег под настом. Этот снег может выдержать вес человека. Так и Саня много чего мог выдержать, скрывая под своим настом-бушлатом рыхлый, чистый, белый снег – двух маленьких сынишек, мечту о дочурке, супругу, уверенность, что через полтора года, когда расплатится за кредит, взятый на ремонт дом, купит новую машину. Нулевую иномарку, может даже «Ford».
– За кредит расплатимся, надо будет машину новую брать. В школу, сама знаешь, как дорого детей водить. Учебники, тетрадки, рубашки, штанишки. А потом еще надо будет их в институте учить, – сказал вчера за ужином Лене, своей жене, Саня. Даже на работе, когда другие мужики говорили: «да моя приготовила» или « со своей разругался», Александр всегда говорил: «Лена», потомучто любил. А иногда, когда никто не видел, называл ее зайка.
– Лена! – Саня закричал с порога, и Лена даже успела занервничать, – Я маме позвонил, завтра пацанов ей отдадим, поедем в город в кинотеатр на какой ты там фильм хотела?
– Я просто в кино хотела, – Лена еще больше полюбила Сашу. Хотя ее мама думала: «Куда уж больше?».
– Возьми Ольку. Вы будете смотреть, а я в рыбацкий и охотничий схожу.
Лена повисла на шее мужа, стояла на носочках одной ноги, вторую согнула в колене от счастья и целовала, и целовала его в выбритые щеки, пахнущие одеколоном, как будто птичка-синичка клюет зернышки.
– Все-все! Хватит! Дети же смотрят. Я пошел баню растапливать. В снегу-то будешь валяться?
Лена не ответила, ей было не до этого, Лена уже держала в руках телефон и набирала Ольку.
Саня сидел на наспех сколоченной лавке за домом, пил смородиновый чай и смотрел, как из печной трубы валит дым. Саня любил смотреть на дым – это его успокаивало. Гипнотизировало, а листья смороды еще летом насушила Лена. Она вообще в этом году постаралась: настояла белую сирень на самогонке для больной спины тестя. Санин батя мазал этой мазью поясницу и не стонал зимними ночами от боли. Насушила шиповника, чтобы пить витаминный чай, для себя набрала крапивы, чтобы ею промывать свои густые русые волосы, иван-чая насушила.
Саня выдохнул и вздохнул вместе с Городком. Как два брата, рука об руку, Городок и Саня сидели на лавочке, прибежала и Машка. Пролезла через щель в заборе, Саня, как и полагается хозяину, знал, где эта щель, но специально ее не заделывал, ему нравилось, что к нему прибегает эта собачонка, а еще его веселило то, как Лена поднимает плечи, разводит руки и говорит: «Пришла опять. Иди отсюда! Как эта псина забегает к нам, калитка-то закрыта?!». Потом Лена уходила, а возвращалась с поддельно недовольной миной на лице и с костью или с куском хлеба, намазанным маслом. Потом она поднимала одну руку с вкусняшкой выше головы, а второй отмахивалась от прыгающей на нее собаки. Постояв так с минуту другую, бросала, так корявенько, как все девочки бросают мяч, Машкину еду вдаль, качала головой и уходила.
Машка положила голову на колено Сани. Вздохнула так по-человечьи, взгляд печальный, смотрит вдаль, не моргает, ждет как будто чего-то, а время-то остановилось, исчезло вместе с мыслями о новой машине. Лишь ветер шумит, под снегом дышит земля, снегирики чирикают в кормушке. Лена подсыпала им пшена. Саня, Машка, Городок слились на мгновение. Миг чистоты…
– Уф! – Саня потряс головой и вспомнил тот миг, когда в армейке первый раз прыгнул с парашютом.
Ты о чем так задумался? – Лена была хрупка, как хрустальный фужер, и желанна, как Новый год. – Опять на дым из печной трубы засмотрелся. Как там Антоха говорит? «Залип»!