Город'ОК
Шрифт:
Вокзальный ларек, который открывался только тогда, когда останавливались пассажирские поезда, пах жареными пирогами и передавал привет из недавнего прошлого: «Продукты «Аленка». Pepsi», – вещала синяя вывеска. Она была куда роднее, чем просто знакомый Киря, который подскочил неизвестно откуда, протянул руку и также пусто исчез в толпе, как и его вопрос: «Как дела?». Вывеска была из детства, а Киря непонятно откуда. С района Гайдара – это точно знал Городок.
Ваня купил в киоске бутылку воды, обошел вокзал и приземлился на зеленную лавочку без спинки. Скамеечка без спинки, на такой не расслабишься, не разомлеешь под солнцем, да и с ногами на спинку не сядешь, не оставишь грязный след на выкрашенных досках. Трехметровый каменный солдат в одной руке держал каску, в другой – автомат. Смотрел каменный исполин на вечный огонь. Месяц как отбахали юбилейные речи и прогремели победные салюты. Салюты нашей Великой Победы. Георгиевские ленточки остались только на паре машин в Городке, у тех, кто привязал их покрепче к антенне на три узла. Ваня смотрел на солдата, солдат понурил голову, смотрел на огонь. Вдруг сперло в горле за то, что 9 Мая – стало майской данностью, тремя выходными со смачным запахом шашлыка и с пьяными песнями. Таким же майским ритуалом – как покупка пирожков на перроне. Нет, конечно, нет! Месяц назад все чествовали ветеранов, Президент и остальные начальники поздравили народ, площадь Красная вздрогнула под маршем. Да только не вздрогнули наши сердца, лишь обмотались Георгиевскими ленточками… Подняли сто грамм фронтовых. Не было никаких ста грамм! Это придумали и нам в голову втемяшели! 0.2 литра спирта на душу населения в год потребление алкоголя во время войны было. Подвиг совершило здоровое поколение. Это потом победителей стали спаивать, чтобы забыли, что за жизнь умирали. Время изничтожает, – дети пропивают победы отцов, что мы им скажем, когда встретимся вновь? Что вообще мы сказать можем нашим детям?
Ваня и сам не заметил, как оказался далеко-далеко в прошлом: вот он бежит в доме дедушки и бабушки, стучит босыми ножками по полу, устланному половиками. Их еще его прабабушка ткала. Комнаты в их деревянном доме кажутся просто огромными. Из мебели шкаф полтора метра в высоту и сантиметров сорок в ширину, метра полтора в длину с тремя дверцами. Маленький, жили они не бедно, а все вещи в этот шкафчик помещались. Сервант, в нем за стеклянными дверками сервизы стоят, бабушка их достает, когда праздники большие и гости приходят, а гости это – ее дети с ее внуками все вместе собираются. Еще в комнате телевизор на тумбочке, диван твердый, правда, и два кресла. На них сидят дедушка и бабушка, у каждого свое кресло, вечерами там сидят, первый канал смотрят. Вечером новую серию сериала, а утром, после выпуска новостей, в девять, ее пересматривают. Всего два канала у них. Бабушка охает, дедушка в печку курит. Ванюшка так рад. На его груди, на папиной рубахе, мама постирала ее в горячей воде, и она беспощадно села, две медали: «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг». Одна дедушкина, другая – бабушкина. Ваня прыгает к деду на колени. Руки у дедушки шершавые, а пальцы острые. Деда тышкает шалуна, медали позвякивают, они с дедом смеются. Ваня выворачивается и уже скачет на другое кресло рядом. Там баба. Руки у бабушки мягкие и добрые, как земля в грядке с клубникой на огороде. Все еще живы…
Все еще живы, Ваня не знает еще, каково это значит хоронить. Ваня открывает глаза, и вот он сидит на лавочке, на улице тепло, как в прошлом. Парк сосновый, верхушки деревьев поют невидимыми птицами. Вот она жизнь,– вода из бутылки в пересохшем горле. В прошлом не хочется пить, в прошлом еще жива супруга и маленькая Софа. Полгода назад они поехали отдыхать. «Папа купил нам путевку!», – щебетала счастливая Софья в детском саду.
А через тринадцать дней по всем телеканалам страны сказали: « Автобус с российскими туристами попал в аварию. Погибли тридцать два человека. Среди них трое детей». Сто сорок шесть миллионов россиян лишь ахнули: «Ну и дела…», а потом еще раз также для проформы вздохнули, когда показали кровоточащую язву мира Украину, Сирию и теракт где-то, где нас нет, кто-то еще погиб, землетрясение еще показали. Славу Богу не мы, Славу Богу не у нас. Взвыли от потери лишь родственники погибших, да Городок горевал девять дней по туристам. На самом деле умерло тридцать три человека. Умер Иван, когда хоронил жену и маленькую Софу в закрытом гробу. Он превратился в овощ, и сам толком не помнил, как оказался в областной больнице, вроде пытался травиться.
– Живи настоящим и ни когда не возвращайся в прошлое, знаю, туда очень хочется, но, чтобы не разрушать будущее, не оборачивайся, – сказал на прощание черноволосый с едва уловимой сединой врач. Хороший дядька, ему можно доверять. Брюнеты с пробивающейся сединой и мягким голосом всегда вызывают доверие.
Я в клубе. У барной стойки. Стою и пью пиво из жестяной банки. Я крутой. Я так же крут, как герои фильма «Город грехов». Вторая часть. Я посмотрел ее перед тем, как выйти на улицу. Новогодние каникулы. В единственном клубе Городка полно народу. Понаехали студенты, за столиками сидят и те, кому за и те, кому не с кем, и те, кому пофиг с кем. На входе охранники, крепкие, поэтому ровные ребята. С приездом студентов в Городке стало больше доступных наркотиков. Меня угостил колесом Андрюха. Мой сосед. Так вырос, голос давно сломался, сейчас лицо ломается, в мужика превращается. Сам еще пока тощий. Волосы тоже выросли. Длинные. Как и он сам. Год назад я его видел. Он еще ребенок, сейчас ребенок из города. Смешной. Суету наводит. Слов много. Мутить пытается. Подняться хочет. Двигаться, Денег хочет. Но самое главное – авторитета хочет, чтобы с уважением говорили, чтобы плохо не то чтобы сказать, подумать боялись.
Как мне противен этот клуб. Эти пьяные рожи, запах пота и пролитого на пол пойла. Ко мне подходят люди, здороваются. Какой-то чувак что-то мне рассказывает, положив свою руку мне на плечо. «Да. Да. Да», – только и говорю. Я не слышу, что он мне говорит. Не понимаю, что он от меня хочет. Музыка долбит. Охота идти танцевать, но я крутой – крутые не танцуют… не танцуют в таких гадких местах. Это вообще бывший ангар пищекомбината, переделанный, заточенный, подстроившийся, как опытный политик, под эпоху. Мне здесь скучно, но, чтобы я не говорил, в этом клубе лучше, чем сидеть субботним вечером перед монитором и тупить. Одному. Чувствую, как в голове искрят нейроны. Сегодня я мог начать изучать английский. Начать читать книгу. Но я стою у барной стойки и допиваю пиво. Химическое пиво из жестяной банки, оно такое отстойное. Беру еще. Взглядом выстреливаю студентку. Она младше меня лет на пять. А может и больше Я даже видел ее в школе. Помню ее без сисек. Мой двоюродный брат был в нее влюблен. Влюблен. Слово из юности, понятие другого мира. Шестнадцать и одиннадцать лет – это огромная разница. Двадцать семь и двадцать два – разницы нет вообще. Я смотрю на нее. Она чувствует мой взгляд. Танцует далеко, но я знаю, что она подойдет ближе или пойдет к бару. Тут-то я с ней и познакомлюсь без лишних телодвижений. «Познакомлюсь», как смешно это звучит. В Городке знают все друг друга. Я ее знаю. Я просто с ней заговорю. Надо выйти на улицу покурить. Я прохожу в фойе. Музыка здесь гремит не так громко. На красных диванчиках сидят люди. Я со всеми здороваюсь. Радуемся встречи. Поздравляем с праздниками, не тратимся на пожелания. Я знаю, им также пофиг на меня, как и мне на них. На улице свежо. Даже морозно и хорошо. Глубоко затягиваюсь. Не начать бы снова курить. У крыльца толпится народ. Какая-та разборка. Надо пойти и посмотреть. Развлечься. Вот стоит Вано. Редкий отморозок. Кайфует от того, что обожравшись синьки кому-нибудь набьёт ебало. Не боится бить. На прошлых выходных выходил с Филипповичем, этот метр девяносто бык, а Вано до метра семидесяти не дорос, но коренаст, сукин сын. Слон и Моська вышли биться. Вано попал так удачно в бороду, Филипповича долго собирали, а этого чижика я вижу в Городке впервые. Дрищ, да еще и кудрявый. Он что-то пытается объяснить, но получает в торец. Падает. Его начинают мутузить. Сразу двое. Это уже неправильно. Впихиваюсь в драку. Шум, гам, но мне на все насрать. Все это происходит снаружи, внутри у меня колесо. Мне даже вроде, как и круто. Мы стоим с этим пацаном вдвоем. Его зовут Олег, у него нос с широкими ноздрями и несколько мерзких прыщей на лбу. Он зовет меня пить ром у него дома. Мы едем на крутой иномарке, здесь такие удобные сиденья. В темноте я теряюсь в пространстве. Я сижу в комнате, Олег говорит о какой-то культуре и быдле. Я ничего не понимаю. Я пью ром, и мне уютно, я положил руку на колено прекрасной дамы. Давно такого не было. Давно мне не было так уютно. Я засыпаю.
Антоха проснулся ближе к полудню. Вчерашний день он прекрасно помнил, но надо было срочно включить телефон. СМС-ка не заставила себя ждать. Мама звонила пять раз. Сейчас позвонит. Увидит, что абонент в сети.
– Да, все нормально! Батарейка села. Да. Скоро приду. Надо че в магазине купить? Хорошо, куплю хлеба, – свой голос звучит также, как голос мамы в трубке. В голове вакуум.
– Мама звонила? Здорово! Кофе будешь?– на пороге комнаты в шортах, заляпанных зеленой краской, стоял Олег.
– Да. И кофе буду, и мама звонила.
Стандартная кухонька два на два. Стол, раковина, холодильник, газовая плита, навесные шкафы и мизерный клочок свободного места. На подоконнике подушка и пепельница, на этом подоконнике, забравшись на него с ногами, разместившись на подушке, сидел Олег и курил в открытую форточку. Кудрявый Олег, в растянутом свитере и с растянутым наркоманским писклявым смехом, этим утром был похож на француза.
– Ты на француза похож, – Антон хотел сделать комплимент, но приобретенная в городке грубость и колкость исковеркали комплимент на подъеб.
Олег, конфузясь, стал слезать с подоконника, при этом он не сгибал локтей и колен, опираясь лишь на тонкие предплечья. Тонкие предплечья – признак слабости. На секунду показалось, что он их сломает и сломается сам.
– Слушай, а че у тебя за рамс вчера в клубе был?
– Да ну их! Быдло вонючее.
– А где девчонки?
– Ушли.
– Красивые…
– Из Москвы.
– Жаль…
Табуретки с мягонькими клетчатыми подушечками и кофе с корицей затягивали Антоху в утреннюю дремоту и нерасторопность.
«На вид нормальный чувак. Катя, как обычно, напридумывает. Вчера я без его помощи нормально выхватил бы», – забравшись обратно на подоконник, думал про себя Олег, украдкой вглядываясь в тонущие глаза Антона. Такой взгляд обычно видишь у человека, который понимает, у человека. который чувствует – это рядом. Чувствует, а сказать совсем не умеет.
– Ладно, Олега, надо ближе к дому пробираться.
– Давай, Антон, счастливо. В гости забегай.
Воскресным утром тихо. Городок дремлет, важный такой, как кот пушистый, который, наевшись каши, дремлет у печки и на скрипы половниц ухом водит. Глаз не открывает, но все контролирует, так и Городок из окон кухонь удивлялся, кому же это не сидится праздничным воскресным утречком дома. Антоха шел, под ногами снег скрипел, людей не было – выходные, машин тоже – рано еще. Где-то за углом гавкнула собака, поздоровалась с Антохой. От квартиры Олега до подъезда Антохи оказалось идти минут десять.
«На одном районе с ним живем. Почему я его никогда раньше не видел?» – удивлялся Антоха. «Районе. Наш город сам как район. Меньше Купчаги питерской. Городок -райончик. В натуре. Городок-райончик», – к такому неожиданному умозаключению пришел Антоха, подходя к своей парадной.
Антоха с родителями жил в трешке, старшая сестра давно уже вышла замуж и жила отдельно, иногда заглядывая со своими двумя зайчиками-лапочками к родителям на выходные. Старший ее зайка уже ходил во второй класс, и Антоха любил с ним играть в Mortal Combat на сони плейстейшен. Сегодня утром дома была только мама. Не стала задавать вопросов, где сын всю ночь был. Это и к лучшему. Зачем лишний раз чета придумывать и что-то говорить. В двух словах все равно не объяснишь. Антоха, довольный, забрался в свою комнату, включил интернет и компьютер.