Город'ОК
Шрифт:
– Откуда она все знает?» – промелькнуло в голове Сани.
– Нет, конечно. Машку гладил.
– Хорошо она устроилась. Ты ее гладишь, я кормлю, чтоб я так жила.
– Не понял. Я тебя глажу…
Лена вильнула взглядом, словно хвостом, засмеялась и пошла в дом.
– Лена, стой!
– Чего?
– Кстати, Антоху в баню позову.
– Конечно, зови! Я мяса побольше нажарю. Еще и чебуреки есть.
Баня топилась, хорошо сиделось Сане на лавке с Машкой. Любил Машку Городок, за то, что она всем виляет хвостом и быстро забывает обиды, что хозяин ее пьяный бывает пнет, а она все равно с ним в магазин идет. Любил Машку Сашка за то, что она к нему прибегает поластиться – любили Машку все, а она проныра любила поесть. Ела дома, ела у Сани в гостях, трескала сосиски, которые ей давали сердобольные продавщицы продуктовых магазинов.
Машка – смесь лайки и дворняжки, и как говорят знатоки – эта простая русская помесь дает человечному миру человечности, а средь других собак эти беспородыши отличаются сообразительностью и умными, от того и грустными глазами. Машка бегала круглыми сутками по улицам, иногда заливалась лаем, с Городком новостями делилась. Больше всех любил Городок Машку, поэтому и топил в реке два раза в год ее слепых щенят. Ибо не должны щенки становиться уличными псами, а дети суками.
– Саня, здорово, – а Саня аж вздрогнул, не здесь, не в Городке был, а там где все иначе. Перед ним мятый, не бритый, засаленный, трясущейся стоял Миша Ганичев, погоняла Маня.
– Выручай, сосед, – ронял слова, как гири, Маня. Сразу ясно, что с похмела издыхает.
– Дай, хоть пару соток, – умолял
– Дохну, – единственное слово он произнес уверенно.
Противный он был. Конченный тип. Однажды Саня пустил его в дом, а пока за настойкой ходил, его опохмелить, он телефон украл. Санька еще раз поморщился, Маня понимал свою противность, и уже давно сам не протягивал соседу руку.
– Стой здесь, – пару соток было не жалко, но давать все равно не хотелось, а он же пристанет. Будет здесь сидеть, канючить.
Через пару минут Саша вынес две бумажки и брезгливо их протянул.
– Спасибо. Занесу на днях. Мне сейчас за работу должны дать. Я же…
– Иди уже. Подохнешь еще здесь, хлопотать еще потом о тебе, а у меня баня топится, – отрезал, но не грубо хозяин.
– Спасибо. Ты меня знаешь, – Маня помчался на втором дыхании вон со двора, прямиком в лавку за «пупсиком». Так он называл девяносто пятиградусный сурагат для мытья окон. На двести рублей можно штук пять их купить, а с таким добром и в гости не грех к кому-нибудь заглянуть.
Антоха и Саня сидели в новой парной, прогревались, вот можно и подкидывать на раскаленные камни первый ковш горячей воды. Парни знали толк в бане, поэтому пиво не пили, а принесенную Антохой пол-литровую светлого помаленьку подбрасывали на камни, полной грудью втягивая теплый хлебный аромат. Пиво на камни бросали потом, первый ковш Саня по-хозяйски черпал из чугунка, где запаривался березовый веник. Парная заполнялась паром и березовым запахом здоровья. Пиво выветривалось, и в бане оставался едва уловимый запах ели. Лена разложила по углам парилки вечнозеленые хвойные иглы. Не любила она все эту химическую хрень – эфирные масла в баночках, а так еще прадеды бани ароматизировали. Сидели парни, молчали, вдыхали пар, не вздыхали. Саня этим летом березовые и дубовые веники заготовил, теща с юга эвкалиптовых пять штук привезла.. Не спешат Антоха с Саней, а куда спешить?
– Ну че, давай тебя попарю, – Саня первым Антоху парить будет.
– Давай-давай.
Антоха растянулся на полке, под голову веник положил, на голову шапку со снегом, дышит, чувствует, поддал Санек парку. Жарко, а в голове свежесть, легкость такая. Стоит над ним Санька с веником, сначала поглаживать начинает спину, а потом сильнее, еще сильнее прикладывается, не бьет – паром окутывает. Еще подкидывает, рычит как медведь, голосом себе помогает. Достал соли пригоршню. На спину Антохе бросил, мажет её. Не втирает, как скраб, все скверну из организма достает. Вновь веником взмахнул. Ступни. По ступням пройдись. Не выдерживает Антоха, спрыгивает с полка, бежит на улицу, шмякается в снег. Горит тело в снегу, демоны убегают, спотыкаются, падают. Городок за бока хватается, больно смешно у демонов жопы горят, а Антоха забегает обратно в парную, садится. Хорошо. Саня улыбается, потом ледяной водой обливается.
После бани хорошо, чинно, сыто, как на джазовом концерте.
«Джаз музыка сытых», – услышав как-то Бени Гудмана, сказал Дима Туркин – городской талант. Цитаты гениев с периферии не цитируют в интернете. Так иногда знакомые с ухмылочкой скажут: «Во, Димон как-то сказал…» После бани хорошо. Саня и Антоха после отдышались уже, выпили по чашке чаю с мятой, Лена летом много ее насушила, напиток из нее делает: мята и мед. Вкуснотища. Можно теперь и накатить неспешно, закусить капустой квашеной и мясом, Лена нажарила мяса с луком без гарнира. Много. Парни сидели на кухне за круглым столом, работает телевизор, поют там песни. После бани хорошо, даже попсовые клоуны не напрягают. Пищит там чета Шаляпин. Прохор, конечно. Благостно. Реклама растягивает, как пахвалу, мечту. Молчишь, даже голос внутри молчит. Спокойствие и комфорт, как будто джаз слушаешь. Знают, хорошо знают парни Александра Васильева, поэтому не просят, делают паузы в словах.
– Ой, хорошо после бани, – опрокинув стопочку самогонки на кедровых орешках, изрекает Антоха.– Только знаешь, что плохо? Домой идти.
–Ты же на такси собирался, – Саня ел капусту и макал черный мякиш в мясную подливу.
– Ну, ехать. Так бы и уснул на этом диванчике.
Есть такие квартиры, куда заходишь и себя находишь, ничего не страшно, никто не напрягает, можешь спокойно на диванчике лежать или сидеть вразвалочку, молчать. Такие дома только у близких друзей и бывают. Так Антоха то ли сидел, то ли лежал на диване и зевал. Саня сидел напротив на табуретке. Дом! Как много в этом звуке! Саня с Леной жили в этом доме уже три года, а дом жил в них. Окна большие, всегда светло в нем, ни пылинки, ни соринки. Прихожая большая, в ней диван мягкий, чтобы удобно туфли надевать, прямиком в кухню переходит. Вдоль стены – гарнитур оранжевый, потолок навесной, цвета морской волны, пол линолеумом покрыт, пол с подогревом, мягкий, ковров не надо. Зала в доме просторная: одно большое окно, на другой стене – два маленьких. Телевизор на стене ЖК, аудиосистема 5:1, у окна чайная роза в кадке цветет. Спальня Сани и Лены, туда дверь закрыта, детская; на обоях божьи-коровки и облака, ковер с котом Леопольдом, на нем игрушки разбросаны, кровать двухъярусная. Еще комната есть, она для гостей. Кровать там широкая, аккуратно заправленная, подушки взбиты, белье всегда чистое. В прихожей дверь на второй этаж, не очень крутая с перилами залакированными. Второй этаж Антоха еще не достроил, там пока Лена веревок натянула, белье сушит.
Добро увидеть бывает не просто, тут труд нужен, как трудились Саня с Леной, всегда у них хорошо было, поэтому они и умели радоваться от души за других. Где-то год назад уехал из Городка Димка Тригубко в Питер, на работу хорошую почти сразу устроился, пить по-черному бросил, женился на умнице с собственной жилплощадью, а сейчас уже дочка родилась, Александрой назвали. В Городке червивые сразу зашипели: не надолго его хватит, еще не известно, чем это аукнется, и только Саня, за ужином рассказывая Лене о Димке, радовался за него.
– Да, радость-то какая, – убирая посуду со стола, думала Лена.
– Да, молодец парень, – Саня с Леной умели читать мысли друг друга.
Не ведает Лена, не ведает Саня, что в книге написано: «Блаженна ты, любовь, подательница всех благ! Блажен человек, истинную веру обретший и непритворную любовь, ибо сказал Господь: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих".
Еще по рюмашке кедровки накатили. Настала совсем лепота.
– Че ты, смотришь сериальчик этот «Выжить после»? – Саня наливал еще чаю.