Город пахнет тобою...
Шрифт:
— А какое сегодня число?
— Восемнадцатое марта, — не отрываясь от записей, отозвалась она.
— Значит, я вчера весь день была без сознания?
— Скорее спали.
— Что со мной? Это клофелин? Я обычно в обмороки не падаю.
— Пока точно сказать не могу. Сделаем анализы и все выясним, не стоит беспокоиться. На отравление не похоже. У вас красное горло и все признаки острой респираторной вирусной инфекции. Остальное выяснится, как только будут готовы результаты анализов. Поверьте, держать вас тут никто не будет, — врач улыбнулась.
— И сколько дней меня здесь продержат? — кисло спросила я.
— Общие анализы будут готовы через несколько часов. Но есть вероятность инфекционного заболевания, поэтому мы хотели бы сделать баканализ, это займет два-три дня. У вас есть страховка, документы? Мы могли бы провести дополнительные анализы — УЗИ, кровь на токсины, но это только в случае, если ваша страховая компания оплатит эти расходы.
— Думаю, что оплатит… Где мои вещи?
— Полагаю, они в камере хранения.
— Мне нужна сумка. В ней документы, страховка… По-моему, вся моя жизнь в той сумке… А почему меня положили в отдельный бокс?
— Нам нужно исключить инфекционное заболевание, пока
Она ушла. Хорошая тетка. Внимательная, говорит так доброжелательно. Обещала назначить что-нибудь от температуры и выдать капли в нос, а то я совсем расклеилась, течет отовсюду, прям не тело, а разбитое о скалы протекающее корыто.
Я заставляла себя не думать о нем. Целенаправленно прерывала любые мысли, постаралась вычеркнуть даже его имя из памяти. Его больше нет. Я одна. Я справлюсь. Тихо ревела и запрещала произносить его имя вслух, про себя, тайком от самой себя. Он не существует. Моя жизнь — мираж. Это издалека казалось, что вот-вот и я окажусь в прекрасном оазисе любви, а на деле впереди был всего лишь высохший колодец, из которого вода ушла давным-давно. Я не думаю о нем и не плачу. Это не я. Это они сами. Представила, как приеду домой, как мне обрадуются подружки, как будем пить с ними сливовое вино и есть суши в «Гин-но таки» на Охотном ряду. У меня есть друзья в Москве. Да, сейчас я не могу к ним обратиться за помощью, но они будут рады меня видеть. И я сразу же назначу кучу встреч, уйду с головой в работу. Я ни на секунду не останусь одна. Я буду веселиться, гулять, заведу себе кота или мужчину. Нет, кота нельзя. Кто за ним будет ухаживать? Заведу себе двух мужчин — если один из них меня бросит, то рядом всегда будет запасной вариант. Хотя кот все-таки лучше мужчины, как ни крути. Эх, была ни была, заведу себе женщину! Женщина-то уж точно лучше мужчины и кота вместе взятых, она хотя бы умеет готовить и не разбрасывает везде использованные зубочистки, как Билл. Ну вот! Опять о нем вспомнила. Надо вспоминать только плохое. Вот зубочистки реально бесили. Такое чувство, что в квартире живёт сумасшедший бобёр, который эти зубочистки по пять штук в день сгрызает и расщепленные на стол горочкой выплёвывает. Я один раз накопила этих щепок за три дня и безумному бобру в носок засунула. Ах, как же он громко матерился и орал — душа сейчас радуется! А эта его страсть к стразикам! А дурацкий смех! И уши, как у кролика. «Вы зайца не видели? — Зайца? Какого зайца? У него уши такие и хвост вот такой пупочкой? Неа, не видел». А у Билла мозг пупочкой. Как же я по тебе скучаю… Ненавижу! А еще сделаю короткую стрижку. Совсем короткую, как у ребят-спортсменов. Набью на затылке тату. Какую-нибудь фигню, типа, «Пошли все на…» И уйду в загул. Обязательно уйду в загул. Буду отрываться в ночных клубах, ездить на дорогих иномарках, пить дорогое шампанское. Я никогда больше не включу твою музыку, я выброшу все твои фотографии и диски, я забуду о твоем существовании, не отвечу ни на один твой звонок, ни на одно твое письмо, заблокирую тебя везде. Хотя ты и не позвонишь больше… Я порву и сожгу все твои вещи, заставлю себя не думать о тебе, не плакать о тебе, не шептать твое имя, словно молитву. Я вытравлю свою любовь самый лучшей кислотой — другим мужчиной. Я лучше буду жить с пустотой внутри, чем с любовью к тебе. Может быть, у меня даже получится изменить тебе. Не сразу… Когда-нибудь… Если раньше я не сойду с ума от той пустоты… Мне чего-то так стало жаль себя, что я снова разревелась и принялась жалеть себя, душечку, с удвоенной силой.
Больно. Больно почти физически. Злые слова медленно убивают, сдавили горло, не дают дышать. Мне не хватает кислорода. Но я смогу. Я знаю, что смогу выжить. Я заставлю себя выжить. Отремонтирую свою раковину, укреплю стены, заберусь в нее и больше никогда никого не пущу. Хватит. Хва-ти-т! Они все такие. Все, без исключений. Пока ты с ними играешь, пока царапаешься и кусаешься — будут виться вокруг, приручать, забавляться. А стоит дать слабину, тебя тут же выкидывают. Взять того же Родриго. Пока я на него молилась, ноги об меня вытирал, а стоило на горизонте сопернику появиться, как начал строить из себя золотую рыбку — хочешь пирожное, хочешь мороженое, хочешь солнце с луной и вон ту звезду. Не хочу уже. Домой хочу. Я так давно не видела маму. Я толком не посплетничала с Полиной. У меня в последнее время случилась паранойя и мне теперь кажется, что народ встречается со мной только потому, что я работаю с группой Билла. Я не говорю о нем с друзьями, но они спрашивают. Причем всех волнует один и тот же вопрос — гей или не гей. Когда говорю, что не гей, мне никто не верит. Теперь буду говорить, что гей. Ему все равно, а мне приятно. Билл Каулитц — плохой, мерзкий и отвратительный человек. Я не могу без тебя. Мне дышать нечем…
Кто бы мог подумать, но ко мне нарисовались посетители. Моя врач и женщина лет пятидесяти. Я быстро вытерла слезы, прилизала волосы руками и сделала вид, что это я тут не реву, а болею, поэтому такая страшная и опухшая.
— Дело в том… Мы проверили всё… Но ваши вещи не сдавались в камеру хранения, — сообщили мне после обмена любезностями.
Я глупо открыла рот на это и шмурыгнула носом.
— У нас есть журнал учета. Там все фиксируется. Мы проверили. Ваши вещи не сдавали в камеру хранения.
— Вы хотите сказать, что меня «Скорая» в одних трусах где-то подобрала?
— Нет, мы связались с той бригадой, и они нам сказали, что вы были одеты в куртку, джинсы и кофту.
— Водолазку… — автоматом поправила я. — А где мои вещи? Где моя сумка? Там документы! Давайте искать! Ну, может, вы куда-то кинули, я не знаю, под стол, может, завалилось куда-то, может, в приемной где-то! Вы представляете, что вообще произошло? — Я заводилась, начинала орать все громче и громче. Слезы не заставили себя ждать. Кошмар, что скажут обо мне люди? Меня сейчас в дурку отправят… — Я осталась в марте месяце в чужой стране в одних трусах и без документов! Мне не у кого остановиться! Давайте искать мою сумку и вещи! Вы понимаете, я даже деньги не смогу получить в банке! Я билет не смогу домой купить! Я как жить буду в трусах на улице в марте?
— Успокойтесь, уверена, что ваши вещи найдутся, — протянула мне врач стакан воды. — Кому они нужны?
— Самое главное — сумка, там ВСЕ мои документы.
— Как она выглядела?
— Небольшая такая, кожаная, мягкая, вместительная очень, — причитала я, старательно размазывая слезы кулаками. В палате не осталось ни одного сухого полотенца, а вытираться пододеяльником или простыней при людях было как-то нездорово. — Там еще диктофон должен быть, блокнот, органайзер, так… мелочи… много мелочи… Она, когда просто лежит, то какая-то бесформенная. А на плече хорошо смотрится… Красивая очень и удобная. Чудо-сумка. Найдите ее, а… Все остальное можете себе оставить, а сумку найдите, пожалуйста. Я без нее из страны не смогу уехать. Там документы, страховка, кредитки.
— Мы поищем. Не переживайте, на улицу вас в одних трусах мы не выставим. Придумаем что-нибудь. В конце концов, можно обратиться в посольство, они обязаны помогать гражданам своей страны.
— Это вы что ли про российское посольство такого хорошего мнения? — хмуро посмотрела я на нее. — Почему-то именно сейчас мне очень хочется быть гражданином любой другой страны, только бы не России.
Меня клятвенно заверили, что вещи найдут. Я начала прикидывать, что делать, если их не найдут. Выходило отвратительнее некуда. Надо искать того, кто может меня отсюда забрать, при этом купит мне хоть что-то из одежды. Правильно Билл меня содержанкой назвал. А кто я? Сейчас опять кому-то придется меня обувать-одевать. Черт! Только я могла так вляпаться. Ну почему всегда я? Почему? Что за наказание такое? Так, самый идеальный вариант, кого можно попросить о помощи, — это Густав или Георг. Вариант хуже — Дэвид. Совсем плохой вариант — Родриго. Если звонить кому-то из команды, то придется объяснять, что я тут делаю в таком виде, а потом возвращаться обратно к Каулитцам. Хотя нет, возвращаться к Каулитцам не придется. Не хочу их видеть, не хочу ничего знать о них, ничего слышать не хочу. Его больше нет. Меня для него больше нет. Я о нем не думаю. Я решительно вытерла слезы и высморкалась. Вот так лучше! А то нюни распустиииила… Окей, можно поговорить с парнями, объяснить ситуацию и попросить временного убежища, пока я не решу свои дела с отъездом. Плохой вариант! Плохой! Плохой! Я ни к кому из команды обращаться не буду. Я со всем справлюсь сама. Я жива, почти здорова, руки-ноги есть, голова варит, значит, придумаю, как вылезти из этого чана с дерьмом. Меня в Танзании не убили, в Колумбии от наркобаронов смоталась, в Австралии чуть не съели, так какого черта я тут нос повесила? Подумаешь, в трусах осталась. Могло быть хуже! Могла и без них… А зачем я поехала в Берлин? С какой целью? Из Гамбурга же тоже самолеты домой летают… Вот я дура…
Ничто так не угнетает человека, привыкшего к активной жизни и постоянному общению, как полное отсутствие той самой активной жизни и этого злосчастного общения. Полдня тело ломало и крутило. Я корчилась на постели с температурой, то потея, как дохлая мышь, то замерзая, как таракан на морозе. Голова болела и кружилась. Во рту не было вкуса, нос ничего не чувствовал. Я не ела и толком не спала. Лежала в каком-то полузабытье, разговаривая сама с собой. Наверное, со стороны могло показаться, что я шизофреник. Лежала и разговаривала с «ним» в своей голове. Я пыталась что-то «ему» объяснить, придумывала «его» ответы, ругалась и скандалила. Представляла, как надо было повести себя, что сказать, что сделать, как ответить, проживая ситуацию снова и снова, рыдая так, как будто бы кто-то умер. Идея поехать домой почти на сутки раньше принадлежала Тому. И Билл же не мог ему не сказать, что у них в квартире праздник. Значит, Том знал и вез меня целенаправленно — они хотели избавиться от меня. Почему сразу не сказать? Нет, если бы было так, Том бы не полез в драку. А он в тот момент реально хотел его избить. Том заступался. Значит, выступление было незапланированным. И Том постоянно его оправдывал, пока мы осматривали место суперпати. Значит, ничего о празднике не знал. Что-то произошло в короткий промежуток между восемью и девятью часами, отчего Билл взбеленился. Он же нормально со мной говорил, был мягким и пушистым, капризничал, а потом… Что произошло потом? Содержанка и блядь, которая всем дает. Почему? С чего он? Так, вопрос с Дэвидом мы выяснили. Отпадает. С Томом они все вопросы выяснили давным-давно. Том меня и пальцем не тронет, даже если сама полезу. Отпадает. Содержанка… Я сама на себя зарабатываю, и Билл прекрасно это знает. Тем не менее, он все равно считает своим долгом хотя бы раз в неделю купить мне какую-нибудь шмотку, а чаще всего несколько. Я его не прошу, это его инициатива. Не буду ж я ему запрещать баловать меня, если ему хочется! Стоп! Вот! Вот оно! Вот этот прогиб! Почему я позволяю ему делать что-то, что не нравится мне? Почему не возражаю? Почему не ставлю свои условия? Почему делаю его жизнь комфортной со мной? Нельзя. Мужик существо такое, его надо в черном теле держать. Хорошо, учту на будущее. Надо больше эмансипации и стервозности в отношениях. А тогда… там… неправильно ответила. Надо было вцепиться в рожу Билла, а потом в волосы этой Биллилюбовьмоя. Интересно, а как они объяснят Дэвиду, куда я пропала? Впрочем, итальянского я все равно не знаю, так что мне нечего делать в Риме. Пришлю ему факс с извинениями и заявление об уходе. Пусть в качестве компенсации оставят себе мою зарплату. Может позвонить Йосту, объяснить ситуацию и попросить денег в счет зарплаты? Нет, ни цента не возьму! Сама справлюсь. Только вот как? Я истерично рассмеялась, представляя, как меня через два-три дня выставят из больницы в трусах и распашонке. Ладно, распашонку можно будет выдать за супер-пупер мини-платье, типа модно, но что делать потом? Родриго сказал, что все равно к нему прибегу. Не хочу ему звонить. Густав надежный. Ему можно доверить тайну. Нет, не могу ему позвонить все равно. Я буду выглядеть смешно. Дэвид просто не поймет. Георг… Георг с Томом очень дружен. Он не станет прикрывать меня — может пострадать их дружба. Приехали в начальную точку. Я сошла с ума, какая досада.
Время тянулось бесконечно долго. Я умирала от безделья. В голову настойчиво лезли мысли о нем. Мне казалось, что сейчас откроется дверь и он войдет, извинится, объяснит, заберет меня домой. Я говорила с ним, прощала его, ненавидела, ругала и снова прощала. Я, то тихо плакала, забившись носом в подушку, то меня переклинивало, и я истерично хохотала. Я вела себя как беглый псих, стремительно скатываясь в жесткую депрессию, закрываясь, уходя в себя, прекратив общение даже с медсестрой, которая второй день пыталась со мной поговорить. Она спрашивала о самочувствии, я упрямо твердила, что всё в порядке, но по опухшему лицу и красным глазам было видно, что совсем не все в порядке у русской девушки Маши Ефимовой.