Город пахнет тобою...
Шрифт:
— Я не могу. Мне неудобно. Это хороший район. Очень престижный. У меня окна на парк, а за деревьями видно озеро. Дом с башенками. Второй этаж. Квартира восемнадцать. Парень хороший, адекватный вроде бы. Я тебе потом скажу, не сейчас. Его не будет, позвоню и скажу нормально. При нем не хочу, хорошо?
— Я поняла и записала все. Постараюсь все сделать очень быстро. Не кисни там. Скоро увидимся! Все-таки позвони ему, я уверена, он волнуется и ждет твоего звонка.
— Нет. Родриго — это прошлое. В моем будущем больше нет прошлого. Спасибо тебе, дорогая. Целую нежно.
Полина права. Мне надо сделать всего один звонок, и все проблемы решатся волшебным образом. Я не хочу. Я категорически не хочу впутывать Родриго в это дело. И общаться с ним тоже больше не хочу. Я решила начать жизнь с чистого листа, забыв обо всех своих любовниках. Я больше никому не позволю себя предать и тем более бросить. Пусть катятся к чертям! Я выживу!
Разговор с мамой был коротким. Я объяснила ей, что попала в затруднительную ситуацию, что у меня заблокированы карточки с деньгами и мне нужны наличные.
Ночью я не смогла себе позволить расслабиться. Решила спать без снотворного — боялась, что Штефан припрется и начнет требовать близости. Никакого плана на этот случай у меня не было. Я прекрасно понимала, что целиком в его власти, однако просто так не дамся и удеру при первой же возможности, слава богу, и окна открываются, и не слишком высоко. Все-таки очень страшно ночевать в доме абсолютно незнакомого мужчины. В голове крутились разные ужасные картинки, по телу бегали мурашки — мысленно я уже сопротивлялась, расцарапала ему лицо и лягнула в пах. От моей крутой расправы Штефана спасло только то, что он так и не пришел. Но заснуть я все равно не смогла. Вертелась с бока на бок, в миллионный раз прокручивая в голове тот злополучный момент и проговаривая свои всевозможные ответы. Опять вся обревелась. Почему-то именно ночью на меня накатывала жуткая тоска, я начинала себя жалеть, его ненавидеть, потом ненавидеть себя, а его боготворить. Меня кидало из стороны в сторону, то я обвиняла себя в неумении управлять собственными эмоциями и держать ситуацию под контролем, то, обливаясь горючими слезами, фантазировала, как ему там без меня плохо, как он ищет меня и умоляет о прощении. В такие моменты я была то холодной и неприступной, прогоняла его вон и куда-то бежала дальше, то мягкой и нежной и тут же все ему прощала, лишь бы забрал домой. Я вдруг поняла, что совершенно не могу спать без него, что привыкла к его плечу, тихому дыханию, запаху и тяжести конечностей, которые он вечно сгружает на меня. Мне хотелось, чтобы он узнал, что я живу у мужчины. Казалось, что тогда в нем взыграет ревность и обида — вот так брошенная девушка до земли не долетела, ее между этажами перехватили. Я представляла себе, как он будет злиться и беситься. Билл очень ревнивый, Штефан станет для него красной тряпкой. Только ничего он не узнает… Неделя прошла. Если бы он хотел, то уже бы нашел меня… Я больше ему не нужна. Перебралась на подоконник и уставилась на луну, которая то появлялась, то исчезала за тяжелыми рыхлыми тучами. Хочется завыть. Обхватить себя руками и выть, срывая голос, расцарапывая кожу. Надо лечь на пол, как рассказывал он, закрыть глаза и расслабиться.
Нельзя!!!
Нет!
Нельзя делать ничего такого, про что рассказывал он. Его больше не существует. Я — птица вольная. Его не существует. Я свободна. Не существует… «Свободен лишь тот, кто потерял все, ради чего стоит жить». Между прочим, Ремарк тоже звали Марией… Я потеряла. Я свободна. Тебя не существует. Как ты там? Спишь ли? Помнишь ли обо мне?
Сон про меня, сон для тебя, для божьего раба… — так бабушка рассказывала можно наслать сон про себя на человека, по которому очень скучаешь. Я смотрела на желтый диск и беззвучно шептала заклинание, не замечая катящихся по щекам слез. Сон для тебя, сон про меня…
Мне больно… Мне так больно…
Вернись ко мне…
Боль убивает.
Вернись.
Внутри так холодно.
Я согрею, ты только вернись.
Я не могу…
Просто вернись. Звезда, звезда, помоги мне.
Звезда… Она не сможет. Сон про меня… Сон для тебя… для божьего раба…
Глава 8
Такую дуру надо еще поискать! Нет, мне надо выдать медаль — главная дура планеты Земля, а еще лучше набить тату на лбу, чтобы всем было хорошо видно. Я сидела на лавочке на Беренштрассе, вытянув от усталости ноги, и терла виски. Идиотка! Какая же я идиотка! Мало того, что я потеряла кучу времени и притащилась в посольство на Унтер ден Линден, вместо того, чтобы сразу поехать в консульство на Беренштрассе, потом прошла какую-то немереную кучу километров от шестьдесят пятого дома ко второму по Унтер ден Линден, а затем по Беренштрассе до дома шестьдесят шесть! Так еще и консул меня развел, как ребенка. Даже не старался, так, походя, парой вопросов. Вид я имела бледный, усталый, вспотевший, а уж как блеяла… Еще и слабость жуткая… То ли от недосыпа, то ли слишком сильно организм ослаблен болезнью, которую никто не отменял. Утром, по дороге в посольство, решила, что им незачем знать, что я тут работала. В этом случае мне зададут два вопроса — где и кем, а потом попросят принести бумагу с места работы. Когда я представила, как припрусь к Дэвиду и попрошу справку с места работы, да как он меня пошлет к черту, то резко передумала. Йост может быть и не пошлет, но вот идти к нему мне категорически не хотелось. Да и не на что мне к нему ехать в Гамбург. Поэтому я сказала в консульстве, что приехала по туристической визе, что меня обокрали в Гамбурге, в Берлине я попала в больницу и вот вам справка. Консул спросил, как давно я в Германии, и я тут же сдала себя с потрохами — полгода. Оооо! Как же хочется побиться лбом о фонарный столб! Как можно быть такой дурой, а? Эта информация очень заинтересовала консула, и он тут же потребовал от меня более подробных сведений.
Интересно, а куда мне идти теперь? В какой участок?
Полицейские оказались милыми ребятами, очень доброжелательными и внимательными. Только они категорически отказались со мной работать, сказав, что это не их ведомство, раз украли документы в Гамбурге, то и ехать мне надо в Гамбург. Ничего не помогало. Я просила, умоляла, разревелась, требовала и грозила. Но меня вежливо послали в Гамбруг. Утешало то, что я их невежливо послала гораздо дальше. Хорошо, что они не понимают по-русски. Вот день без исключений — я абсолютная дура. Зачем я сказала про Гамбург? Теперь я еще не смогу отсюда выехать… Мама, забери меня отсюда! Помоги мне! Дурацкий Билл Каулитц! Это все из-за тебя! Не было бы тебя, не было бы у меня проблем. Свалился на мою голову, чудовище Лох-Несское! Вот не буду реветь. Не дождешься! Не буду! Я не реву. Это не я.
Решив, что, если трижды уже не повезло, то четвертый раз испытывать судьбу глупо, я прогулочным шагом отправилась в сторону дома. Надо же какая слабость… А я-то думала, что уже здорова. Ноги заплетаются. Штефан выдал мне утром пятьдесят евро, сказал, что это на обед в городе и на проезд. Есть мне не хотелось, а вот такси бы я поймала. Странное что-то с организмом творится. Я почти не ем. Просто не хочу. У еды нет ни вкуса, ни запаха, ничего. Всё ватное какое-то. Знаю, что это депрессия. Я раздражительна, плаксива и легко перехожу с нормального тона на возмущенный вопль. Меня нельзя без намордника пускать в общество, а в квартире хочется спрятаться куда-то в темный угол и там отсиживаться, лелея свое горе. Штефан в выходные, видимо, решил, что мне нельзя быть одной в четырех стенах. Вытащил в парк, где развлекал и веселил. Я улыбалась, бредя за ним по берегу озера. Я очень старалась улыбаться. Только у меня как-то плохо это получается сейчас. Он заставлял меня говорить. Расспрашивал о семье, о родной стране. Задавал кучу вопросов, вытягивая развернутые ответы. Я старалась говорить нормально, старалась не думать и не грустить. Это давалось с трудом. Депрессия прогрессировала, расцветала во мне буйным цветом. Я держалась сколько могла днем, чтобы потом опять прорыдать всю ночь, закусив кончик одеяла. Так нельзя. Я знаю. Сегодня ночью я выпью снотворное и успокоительное. Надо спать. Пусть мне на утро будет плохо и разболится голова, но я хотя бы буду спать. Может быть, выпить все снотворное? Нет, это будет подло с моей стороны по отношению к Штефану. Он-то тут причем? Штефан оставил мне свой номер телефона и выдал старую трубку. Очень хочется сейчас ему позвонить и попросить забрать меня отсюда. Кажется, я не дойду до дома сама…
В подъезде меня оббрехал какой-то комок шерсти с глазками-носиком-пуговками.
— Саша, веди себя прилично, — скрипнула противным голосом фрау, которая, судя по всему, была знакома с первыми динозаврами. Потом ее тусклые глаза внимательно осмотрели меня, подозрительно прищурились, и рот-нитка выдал: — А вы, душенька, к кому?
— В восемнадцатую квартиру. Живу я здесь, — буркнула я.
— Не правда.
— Правда.
— Мне позвонить хозяину?
— Позвоните, — я протянула телефон, выбрав в списке единственный контакт. — Думаю, Штефан будет рад с вами пообщаться.
Старушка еще раз подозрительно прищурилась, окинув меня с ног до головы сканирующим взглядом. Саша все так же заливалась пронзительным визгливым лаем, я с трудом удерживалась от того, чтобы не пнуть собачонку ногой.
— В подъезде не мусорить, — выдала бабка, повернулась и зашагала по лестнице вниз. Комок шерсти весело заскакал за ней по ступеням.
Я наконец-то открыла квартиру и оказалась в тишине. Сползла в коридоре по стене. В глазах стояли слезы. Это все ты виноват, Каулитц…
Штефан разбудил меня… утром следующего дня. Спросил, какие планы на сегодня и нужны ли мне деньги. Планов у меня было громадье, деньги после вчерашней поездки остались, я пожелала ему хорошего дня… разделась и забралась под одеяло. Надо же, легла вчера полежать на пять минут, а вырубилась на полдня и всю ночь, даже не слышала, как домой вернулся хозяин, что он ходил в моей комнате и накрыл пледом. Не хочу никуда идти. Не могу. Физически.
Я выключаю телевизор, я пишу тебе письмо
Про то, что больше не могу смотреть на дерьмо,