Город Палачей
Шрифт:
С отчаянья Анна Станиславовна хотела было просто вздернуть американца на крепостных воротах, но Ли Кали уговорила ее этого не делать. Тем же вечером лилипутки искупали вирджинца в благоуханной ванне, из которой извлекли его голым губастым окунем и принесли в большой банке хозяйке. Анна Станиславовна со вздохом велела устроить аквариум в ее гостиной и кормить губастую рыбу земляным червем, а также сушеным мотылем. Окунь довольно внятно, но только по-английски жаловался на свою судьбу, за что Анна Станиславовна лениво ругала его лютеранином и плантатором.
После смерти Феликса она и вовсе перестала обращать внимание на мужа. А тот забросил охоту и ботанику, занялся зоологией птиц и увлекся беседами с местным священником. В конце концов они разругались, когда князь с горячностью принялся доказывать, что блуд если и не предписан, то предуказан
– Вы если здесь до кого и не добрались, так разве что до собственной супруги".
Супруга же, давным-давно забывшая о Петербурге и Москве, встречавшаяся с законным мужем лишь за обедом, все свое время проводила в молитвах да чтении Священного Писания, в прогулках по окрестностям (именно тогда она велела любым способом вытравить с подножия холма лютики и заменить их миссурийским ослинником - может быть, в память об американце, который был вынужден отныне и до кончины поститься сушеным мотылем в аквариуме, может быть, в память о Феликсе Бохе с его страстью к золоту, - однажды она сказала: "Желтый фон способствует успокоению желчи и совести") да в писании писем в парижский пансион Гренера, где воспитывался ее сын Андрей. По воскресеньям она давала большие обеды в Африке, где над входом во внутренние помещения красовалась золоченая надпись: "Живут все. Живут как надо - только здесь". И именно в те годы, лениво пикируясь с местным священником, она бросила фразу: "Говорить в борделе о проституции так же непристойно, как в Иерусалиме - о Боге".
Князь Нелединский-Охота перепробовал все, чем может развлечься стареющий мужчина в ерданской глуши. Почти утратив интерес к обоим прекрасным полам, он проводил время за чтением французских и русских романов; опубликовал исследование о предыстории племени ойшонов, потомков несториан и поклонников гашиша (их бесстрашные воины так и назывались "хашшашшины", которые под воздействием дурманного зелья совершали чудеса храбрости; в статье автор привел французский перевод этого слова assassin); выстроил огромную башню, с верхней площадки которой любил обозревать тусклые окрестности, и устроил на ней часы, валявшиеся без дела со времен Петра Великого: часы эти, впрочем, оказались без четвертей и показывали только время; наконец, наладил стрельбу из пушек, ржавевших на бастионах. Если на запад и восток смотрели орудия обыкновенные, то на север тянула хобот чудовищная пушка вроде тех, что Иван Грозный использовал при штурме Казани или Петр - при взятии Нарвы. Собрав всех вифлеемских мастеров, князь лично проследил за приведением орудия в порядок, озаботился укреплением лафета и рассчитал мощность порохового заряда, который послал бы ядро как можно дальше, не причинив при этом вреда орудийному стволу. Чтобы вычистить орудие изнутри, в ствол забирался мужчина среднего телосложения. Первый выстрел был произведен в полдень, и с того дня выстрел полуденного чудовища вошел в традицию. Всякий раз, впрочем, Анну Станиславовну приходилось отпаивать водой, в которой прежде наспех купали петуха, - петушиная вода очень помогала от икоты.
Попутно же князь Нелединский-Охота, перепробовав все вина, которые жена заказывала у лучших столичных поставщиков, пристрастился к местной водке, настоянной на надрезанных коробочках мака Papaver somniferum, доставлявшихся контрабандистами для столичных опиекурилен. Сначала он пил для удовольствия - у психиатров это называется Genusstrinker, потом наступил второй этап - пьянство в одиночку: Erleichterungstrinker.
Ему стали всюду мерещиться мертвые зайцы. Он считал мертвых зайцев. Дома, на улицах, в поле, на берегу реки - всюду лежали мертвые зайцы. Он пытался разглядеть их раны... как-то ведь их убили... из ружья, например, или задушили силком... И не мог разглядеть. Но в точности знал, что они мертвы. Поначалу ему казалось, что зайцы придуриваются. Просто так лежат, а подойди к ним поближе - и прыснут по сторонам, смеясь над одураченным человеком. Но потом он убедился: мертвы. Хоть топчи их - не шелохнутся. Однажды он проснулся, а вся спальня - почти до потолка - была завалена мертвыми зайцами. Такая куча пушистых зверюшек-игрушек.
Он превратился в Betaeubungstrinker - в человека, попросту оглушающего себя водкой. Ну, и последняя стадия наступила вскоре: он стал Rauschtrinker. То есть пил ради опьянения, и это-то и было для него нормальным состоянием.
Он бродил по окрестностям под присмотром дюжей бабы по кличке Полторы Жопы, которая в случае чего должна была бережно принести хозяина домой. Иногда же он умудрялся сбегать от надзирательницы, и по утрам его обнаруживали то на берегу реки, то в постели одной из обитательниц Африки, а то и в стволе Северной пушки.
Вскоре за Нелединскими-Охота в городок прибыл доктор Жерех. Он пытался лечить Евгения Николаевича, но все его усилия оказались бесплодны. Да и других хлопот у врача хватало. После Москвы и Петербурга он наконец-то дорвался до настоящей медицинской практики. Ведь в столицах женщина рассказывала врачу о своих недугах, пользуясь при этом указкой и восковым манекеном. В Африке же пациентки раздевались безо всякой ложной стыдливости, а если надо было раздвинуть ноги, делали это так, что доктор мог, помимо прочего, диагностировать начинающуюся ангину или запущенный кариес. А главное - он увлекся очисткой воды. Известковые породы, выходившие к Ердани, подвергались каолинизации, то есть превращались под воздействием воды в белую глину, из которой можно было выпекать прекрасный фарфор. Мужчины от такой воды все как один страдали болезнями почек и множеством других болезней, одна из которых и за болезнь не считалась. От избытка кальция их член превращался чуть ли не в кость, что не могло не нравиться многим женщинам, но зачастую в пылу страсти член этот либо ломался пополам, либо и вовсе рассыпался в крошку. Доктор Жерех убедил администрацию, и в Вифлееме спустя несколько лет была создана довольно неплохая система очистки воды. Тем не менее, с тех пор в лексиконе местных жителей навсегда сохранилось выражение "вот тебе и жерех", если человеку становилось плохо или ему угрожала смерть. А ведь жерех - совершенно безобидная карповая рыба, а не какая-нибудь страшная щука. Слово "жерех" пугало одним своим звучанием...
Наконец из Москвы пришла телеграмма, которой Андрей Евгеньевич (Феликсович) Нелединский-Охота-Бох извещал о скором своем прибытии в Ерданск.
Но если в Жунглях к этому известию отнеслись никак, то на Лотовом холме Анна Станиславовна заставила всех приводить в порядок дворы и крыши, стены строений и бастионов, драить пушки, чинить пристань, украшать Африку внутри и снаружи. Она так захлопоталась, что, когда наблюдатель на Голубиной башне ударил в колокол, извещая о появлении головного судна с Андреем Евгеньевичем-Феликсовичем на борту, даже не хватилась князя Нелединского-Охоты. Едва украшенная пестрыми флажками флотилия миновала высокий шест с крестом, установленный на берегу в полуверсте от Города Палачей, как по команде Анны Станиславовны бабахнули мортиры, а тотчас за ними с оглушительным и протяжным грохотом выстрелило орудие с северного бастиона.
Вся артиллерия стреляла холостыми, но лишь позднее обнаружилось, что северное орудие выпалило спящим князем Нелединским-Охотой (разможженную голову его и другие фрагменты тела впоследствии нашли разбросанными по берегам и в тихих заводях Ердани).
Пароход, за которым тянулись три баржи-гашпиля, наконец причалил, и на берег в паланкинах четыре зверовидных чернокожих силача снесли Андрея Нелединского-Боха. Он лениво возлежал в феске с кисточкой на шитых серебром подушках, курил кальян и с тоской наблюдал за матерью, которая во главе пестрой свиты встречала его на берегу. "Прекрасно, как встреча зонтика со швейной машинкой на хирургическом столе, - процитировал мысленно по памяти Лотреамона молодой князь.
– Впрочем, все города - один город".
Багаж его состоял главным образом из разнообразных коллекций тропических жуков, пистолетов, жилетов, африканских амулетов и т.п. Но гордостью его была коллекция шляп: было их триста шестьдесят шесть штук, всех цветов и фасонов, - по одной на каждый день и одна - черного бархата с ослепительно-белой муаровой лентой на тулье - на високосный день. Только под эту коллекцию пришлось освобождать целый зал в Африке. А кроме того, он привез с собой три десятка тростей, три из них были сделаны из полупрозрачного желтоватого фарфора, и внутри фарфоровой тросточки можно было разглядеть тень ядовитейшей змейки, жившей в секретном бальзаме вот уже более ста лет.