Город призраков
Шрифт:
И все-таки ощущение было. Минуту Мартиков лениво созерцал одинокую, но очень яркую звезду, что проглядывала в проломе контейнера, а потом резво вскочил, тут же согнувшись пополам от режущей внутренности боли. Мир перед глазами подернулся серым, поплыл, острый доселе нюх приказал долго жить. Чтобы не упасть, Мартикову пришлось прислониться к стенке контейнера, опереться рукой. Наклонившись, он давился и содрогался, стремясь выбросить из себя боль.
И он ее выбросил, как бы из всего тела, выбросил серую колючую хмарь, что давно уже поселилась внутри. И как только она покинула
Он ощутил себя чистым, а секунду спустя ощутил себя чуть ли не гением, а потом понял, что просто вернулся на старый уровень своего мышления. Мозг его казался теперь машиной, блестящим двигателем, в котором сменили масло, воздушный фильтр, тосол в радиаторе, а потом еще и совершили тотальный капремонт с полной заменой трущихся частей.
Зверь покинул тело Мартикова — тупая, но реальная бестия, и было это настолько физически ощутимо, что возродившийся старший экономист невольно поднял голову, стремясь усмотреть оставившую его тварь.
И он увидел ее — серое полупрозрачное создание, массивный корпус и шерсть. Зверь, волк, скорее всего — сущность всех на свете волков — мчался прочь легкими невесомыми прыжками. Дух или демон, но это был он — злобный сгусток, поселившийся у Мартикова в мозгу, и теперь он бежал в ночь, предвкушая свою очередную охоту.
Осознав окончательно, от чего он избавился, Мартиков совсем ослабел и закрыл лицо руками.
— Теперь все, — говорил он себе. — Больше ЭТО не вернется. Главное — сделать то, что мне сказали, и тогда ОНО больше не вернется.
Лишь пятнадцать минут спустя Мартиков смог подняться и неторопливо побрести в сторону Верхнего города. По пути он заглянул в обширную лужу, растекшуюся под одним из фонарей, и внимательно рассмотрел свое лицо. Оно было все еще волосатым, с гротескными звериными чертами, но что-то изменилось. Словно там, под этим лицом, нечто утратило стальную прямолинейность и потекло, размягчаясь. Из лужи на Мартикова смотрел человек, в этом не оставалось сомнений. Пусть не выглядящий гигантом мысли, но... плевать, главное — не внешность.
И если ценой за разум будет убийство малоизвестного журналиста — он пойдет и на это. С легкостью пойдет.
Потому что разум — это одна из немногих вещей, за которые надо биться до последнего.
9
— Нет, ты послушай, Стрый. Что ты все напрягаешься и дергаешься? — вещал проникновенно Николай Васютко, возлежа на облюбованном клопами матрасе.
— А ты не напрягаешься? — спросил его напарник плаксиво. — Если тебя счас съедят — напряжешься тут!
— Да не съест тебя никто, — произнес Пиночет, — не съест. Чучело это волосатое до тебя не доберется. Потому как если бы могло, давно бы съело. Но ему не дают.
— Кто не дает?
Васютко нахмурился, задвигал бровями — мыслил. Снизошло на него нечто такое на второй неделе заключения. Все пытался построить единую логическую систему происходящего, но докатился почему-то до теологии. Вот и сейчас он поднял палец, нацелил его точно в зенит и сказал, как выдохнул:
— ОН!
— Да кто он? — не меняя тона, вопросил Стрый, подозревая, что сейчас ему скажут о божественном откровении. Он не такой уж тупой был, этот Шустрый, он тоже кое-что понимал.
— Тот, в плаще, — сказал Пиночет, — из-за которого мы сожгли «Паритет». Он сказал, все будет нормально. Он сказал, что спасет нас.
— Сказал... сказать он мог все, что угодно. А по мне — забыл он нас, и правильно, зачем мы ему такие?
Пиночет только махнул рукой — что с идиотом говорить. Не понимает по тупости своей. А вот вера Пиночета в доброго дядю, который умеет проникать в пустые квартиры и знать, на какой минуте охраняемый объект покинет сторож, только укрепилась и возросла.
Он теперь не один — помереть ему не дадут. Не кинут, как больную чумкой дворнягу, подыхать в канаве. Вот хотя бы свет, выключился же он в тот самый момент, когда волосатый монстр хотел сделать пленникам ревизию внутренностей и, может быть, удалить что-нибудь ненужное? Охранник ушел, пообещав сделать апендектомию, когда загорится свет, но после этого возвращался уже четыре раза, и каждый раз без пилы. Зато в корявых лапах была еда и вода в металлической канистре.
Измучившимся от жажды пленникам это было то, что нужно. Охранник застыл, с непонятным выражением лица глядя на лежащих, а потом швырнул канистру на пол, и содержимое ее гневно булькнуло. Развернувшись, монстр ушел. Стрый потянулся к канистре, но Пиночет огрел его по руке — у него были свои планы. Еще часа два, под светом одинокой слабенькой лампочки, Николай бил пятикилограммовой канистрой по штырю, приковывающему Стрыя. Канистра вся покрылась вмятинами, но дело свое сделала, штырь был выбит и брякнулся на пол. Стрый только вяло порадовался, а потом они распили измятый сосуд, в честь близкого освобождения.
Монстр явился еще раз часов через пять. Мрачнее прежнего, с едой в алюминиевой грязной миске. Остановился, занеся руку, видно — тоже хотел швырнуть на пол, но сдержался, аккуратно поставил, и вид у него был удрученный. Лохматые уши повисли, как у побитой дворняги. Пиночет не разглядел, есть ли у их пленителя хвост, но если он был, то наверняка сейчас находился в поджатом состоянии.
Их добрый тюремщик приволок в своей миске огромный багрово-кровавый кусок мяса с ослепительно белой костью. Кусок был подозрительный, то ли от собаки, то ли Мохнач добрался уже и до представителей хомо сапиенс. Но и приняв такую версию, Пиночет не испугался. Он верил — их спасут.
И на протяжении трех дней охранник появлялся два раза, все более поникшим и даже временами испуганным — к вящей радости Пиночета. Никаких больше ухмылок, никаких обещаний зарезать. На мохнатую тварь давили сверху, это было понятно.
— Терпи, Стрый, — сказал Николай после последнего посещения, — нам, кажется, немного осталось.
— Что, — мрачно отозвался тот, — съест он нас?
— Да нет, дурила. Спасемся мы. Ты не видишь, сник этот зверь, стухся. А все потому, что важные мы птицы, и есть нас нельзя.