Город призраков
Шрифт:
Мельников перевел дух, пот градом катился с него, по спине колючими лапками бегали мурашки. Больше он не медлил. Сильным толчком опрокинул лодку, которая таки грохнула, перелез через подоконник и разом охватил взглядом сарай. Темная высокая фигура входила в один из открытых торцов хибары. Дальнейшее случилось быстро, и последующая скорая смена гаммы чувств вызвала в крови пятидесятилетнего бродяги целую бурю адреналина и полное расстройство нервов.
Витек склонился над фальшивкой, нервно поводя длинным и зловеще выглядящим ножом. Странно, раньше он не пользовался оружием. Пришелец заподозрил
— НА! — завопил Васек, втыкая заточку в тело своего монстра, своего кровного врага, который всегда будет с ним: — НА, СЪЕШЬ!!! НА, СЪЕШЬ!!!
Враг вздрогнул всем телом от первого же удара, качнулся назад и вырвал заточку из ослабевшей враз руки Василия.
Потому что пред ним был не Витек. Мельников вообще не знал этого человека с непримечательным лицом и в такой же непримечательной одежде. Он и теперь казался непримечательным, хотя лицо его искажала гримаса боли, а куртка обильно пропитывалась кровью. Просто — раненный ножом непримечательный человек. Заточка так и осталась в ране, болтала своей замотанной в изоленту рукояткой.
— Вор... — сказал непримечательный, закатывая глаза.
— Кто вор? — спросил Мельников. Он не знал, что делать. В его мышеловку попал не хищник. Ну, во всяком случае — НЕ ТОТ хищник.
— ррон... — выдохнул непримечательный и сполз на землю, скрючившись там, зажав рану руками.
— Да что же это?! — вопросил Василий слезливо. Он был в отчаянии, и черная вуаль безысходности окутала его плотным облаком. И потому, когда он услышал другие шаги, совсем рядом с сараем, то уже не удивился. Он ведь знал, что Витек придет, так ведь?
И тот вошел в лодочный сарай, сияя окостенелой своей улыбкой, и сразу отрезал Мельникова от тела его нечаянной жертвы, а значит — и от заговоренного оружия.
Василий бежал. В конце концов, это было единственное, что он научился делать мастерски. И в сгущающихся сумерках потусторонняя тварь преследовала его и не давала ни передохнуть, ни остановиться, и почти нагнала Васька на перекрестке Центральной и Большой Верхнегородской, но в этот момент в городе выключили свет.
Высокий, сияющий синим фонарь, к которому прислонился отдышаться несчастный беглец, вдруг погас и, следом за своими разноцветными собратьями, погрузил перекресток во тьму.
И в этой тьме хищник прошел мимо, а Василий слышал его шаги совсем рядом, слышал, как они удаляются дальше по улице. Химеры тоже могут ошибаться? Стоя в густой чернильной мгле, которая пока была спасением, Мельников подумал, что зеркало на то и зеркало, чтобы отражать не только все достоинства своего хозяина, но и все его недостатки с пугающей, бескомпромиссной резкостью.
А в темноте, по счастью, Василий видел очень и очень плохо.
12
В непроглядной черноте город сиял, как бесчисленное скопище маленьких желтых светлячков. С одной стороны они кучковались так плотно, что временами сливались в целые пятна желтоватого света. С другой — их было поменьше, и любили они индивидуальность, и было так, что за несколько сот метров не было больше светляка, способного разогнать тьму.
Тьма это знала, и ночью город заливало темным потоком, в котором тонуло почти все, кроме проспектов Верхнего города. Вот они виднеются — тонкие солнечные артерии, по которым бегают искорки поменьше, тянутся, бегут сквозь колонию светляков, а потом вырываются на волю, в первозданную темноту области и устремляются в разные стороны — кто на Москву, кто на Астрахань, кто в Сибирь.
Жирная черная змея, проходящая по самой середине светлячковой колонии, — это река Мелочевка. На ней света не бывает, река не судоходна. Размытым желтоватым пятном выделяется центр, поблескивает красными глазами труба завода, да мигает одинокий печальный светляк местного ретранслятора, установленного на самом высоком месте правого берега, а у подножия его разместилось пустынное кладбище, которого совсем не видно. Его клиентам, впрочем, свет уже не нужен. То ли дело живые.
Совсем редкий конгломерат чахлых огоньков — дачи, тут всегда экономили на освещении. Да и на всем остальном тоже. Напрасно глава садоводческого хозяйства просил вовремя платить взносы и говорил, что может организовать подсветку, это нужная вещь, вон во тьме сколько обворовали дач. Напрасно. Люди — создания вроде бы коллективные, а все равно пытаются обособиться, выделиться как-то, да другого за себя платить заставить.
Мерцающие, слабенькие, но при том очень теплые и живые искры в Нижнем городе — костры, все еще горят, хотя толпа вокруг них и сильно поредела.
Вдоль Мелочевки тоже что-то мерцает, единственный слабенький огонек то и дело прерывается, исчезает под натиском тьмы. Нет, не гаснет, просто маленький костерок почти не видно с такой высоты. А у костра сидит Василий Мельников, который смотрит вверх, на небо, звездное небо, которое полно мерцающими огнями, как будто гигантское зеркало зависло над городом, и в голове беглеца ворочаются тяжелые мысли. При мысли о зеркале он вздрагивает, отводит глаза и пугливо смотрит в костер, а рука непроизвольно сжимается, чтобы ухватить за рукоятку утерянное оружие.
Поблескивает сиреневая виноградная искорка, ярко, уверенно. При ближайшем рассмотрении окажется, что она освещает пол-улицы. Бар «Кастанеда» полон посетителей, и торговля нелегальными препаратами идет вовсю. А жильцы из дома напротив привычно ворчат и закрывают плотнее шторы от сиреневой неоновой напасти. Плюс от нее один — когда тут гаснет очередной фонарь, вывеска работает за него и еще за пару других.
Вот так каждую ночь перемигивался город тысячью разноцветных глаз, пока не настал этот день первой половины августа.
Тьма, что укрывала город каждую ночь непрозрачной вуалью, умела ждать. Каждый раз, опалившись о лучистый фонарный свет, уползала она в глушь, злобно поскуливая, и проклинала свет на сотни неслышимых голосов, что звучали все вместе, подобно шелесту ветра в кронах деревьев. Что могла говорить тьма? Она говорила, что время ее наступит и в один прекрасный день ничто не сможет помешать ей воцариться на этой земле на веки вечные, приходя с закатом и уходя, лишь когда солнце поднимет заспанное лицо с мятой перины горизонта.