Город смерти
Шрифт:
Из города ушла жизнь. На улицах не было людей, не было машин, все, что плохо лежало, растащили и провода, сволочи, посрезали. Вадим ехал медленно, огибал ямы и колдобины, кучи конского навоза. Город молчал. Свистел ветер.
Третьего кольца не было; если бы не Сандра, Вадим потерялся бы, тем более в голове царила звенящая пустота. Настроение менялось — от отчаяния к воодушевлению, от апатии к любопытству. Вадим понимал, что обдолбан, что коварная Сандра забила его похмелье какой-то дурью. Он подмечал детали: крысу, перебегающую улицу, двух вспугнутых ворон, кучу дерьма у подъезда. Шарахнулись в разные стороны пацанчик со спущенными штанами
Вот ведь. Живут. Трахаются.
Когда въехали в центр, запах тины, которым тянуло с реки, сменился вонью дерьма. Канализация не работала, конечно же, и жители столицы справляли нужду где попало. «А если это мы ходим и гадим, это значит только то, что мы — гады», — вспомнилось из прошлой жизни.
Выехали на Тверскую. Тут было оживленно: к Кремлю шли подводы с едой, на возах сидели угрюмые дяди. Туда-сюда сновали пронырливые горожане. Кое-где вальжно расхаживали охранники. Бородатые. Вооруженные. Смотрели на Вадима, но стрелять не спешили: принимали за лунаря. Кремлевские башни были прежними, никто не тронул рубинового стекла звезды. А вот Манежка Вадима удивила: он привык уже к творению «придворного скульптора», к граниту и куполам подземного торгового центра. Здесь этого не было. Разбитое дорожное покрытие, грязь, обрывки веревок, сено.
— Двигайся к стене, — сказала Сандра.
Лавируя между телегами, уворачиваясь от собачьих зубов, Вадим поехал к Александровскому саду.
Красная площадь, как и Манежная, представляла собой огромное торжище. Здесь стояли шатры, прилавки, прямо с телег торговали всем: от продуктов до поношенных вещей. Добро охранялось здоровым злющими псами, мрачными типами в подобии бронников, вооруженными пырялами, ножами, ружьями и автоматами. Тут ошивались и девки, предлагающие свое тело, крикливые и развязные, и дети шныряли. Одного мальчонку поймали, за шкирку поволокли куда-то.
— Вор, — сказала Сандра. — Руку отрубят.
Со стороны Васильевского спуска доносились ритмичные многоголосые вопли. Там то ли молились, то ли бесновались.
Вадим ссадил Сандру почти у стены. От Александровского сада почти ничего не осталось: попилили на дрова вековые липы, на вытоптанных газонах разбили шатры. Здесь было не так шумно, торговали люди степенные. Сбоку потянуло чесноком и перегаром:
— Че надо, лунарь?
— Я не…
— Я к Ржавому. Одна.
— Что, Кудряшка, нашла себе покровителя?
— Не твое дело, Бурундук. Спасибо, господин, что подвезли меня.
И добавила тихо, на ухо: «Проваливай. Блин, зря мы вместе сюда приперлись. Проваливай быстро. Встретимся, где условились».
Вадим поднял забрало шлема и посмотрел на Бурундука. Хрена се, грызун. Квадратный, длиннозубый, посередине белобрысой головы — полоска темных волос. Бурундук насупился, собрался что-то сказать, но Вадим уже ехал обратно, уже выбирался из толчеи рынка.
Хотелось пить, за столами под открытым небом народ жрал и пил в три горла. Несло прогорклым жиром, сивухой. Лежа блевало тело, пьяное в зюзю. «Голых радиоактивных крыс», — вспомнил Вадим, и у него скрутило желудок. Он не ел со вчерашнего дня. Даже «коньяк» не закусывал. И теперь надеялся, что Сандра прикупит овощей. Мясо здесь жрать он не собирался.
У Библиотеки имени Ленина тоже хватало народу. Достоевский грустно взирал на лицедеев: бродячая труппа давала похабное представление, старое, как театр. Про любовь — понял Вадим. Публика свистела,
Из-за кулис появился лысый дед, вооруженный клюкой, и начал охаживать актера: то ли так было задумано, то ли директор театра наказывал перепившего паяца. Заламывая руки, металась по сцене потрепанная и растрепанная девица. Повисла у деда на руке, упала на колени и заголосила:
— Ромео! О, отец! Не трогай Ромео!
— Никогда Монтекки и Капулетти не будут вместе! — заорал дед.
«Хорошо, не „Короля Лира“ ставят, — подумал Вадим, — какие, однако, молодцы эти актеры. Несут культуру в массы».
Действие на сцене развивалось по законам шванка [1] . Уже через несколько минут зрелище перестало его интересовать.
Вадим стал в стороне. Снял шлем. Вот такой эксцентричный лунарь. Эстет. Любитель массового искусства. Не обращайте на меня внимания.
1
Шванк (нем.) — шутка. Жанр немецкой городской средневековой литературы. Короткий, полный сочного, а порой грубого площадного комизма рассказ (иногда пьеса) в стихах или прозе (прим. авт.).
Шум накатывал волнами. Болел живот. Он заметил воришек, промышлявших в толпе, лысую девушку, прижимавшуюся к своему кавалеру-задохлику, и типа с каменной рожей. Тип старательно делал вид, что Вадим его не интересует.
Это еще кто? Местная полиция? Тайный агент? Просто наводчик, размышляющий, как бы половчее заманить в переулок, треснуть по голове и хотя бы кольцо снять?
Слопанная утром наркота не впрок пошла: Вадиму стало хуже.
Люди… коричневый поток мыслящих нечистот с одной кривой беззубой харей. Вадим помотал головой, избавляясь от наваждения, — рожа рассыпалась на сотни маленьких рожиц. Шпион старался принять безучастный вид, но снова и снова оборачивался, и в глазах его появлялась бегущая строка: «Что ты тут делаешь? Возвращайся домой, тварь».
Вадим подумал, что сейчас упадет. На сцене кого-то убивали, наверное, имела место быть драка Тибальта и Меркуцио. Вадим осторожно отвернулся. И вдруг взгляд зацепился за знакомое лицо. Миг — и девушка, разочаровавшись в спектакле, поковыляла по своим делам. Где ее приходилось видеть раньше? Кто она? Ее тут не может быть, вот точно…
Светка! Серая мышка, вечная конкурентка по работе. Она тоже здесь! Видимо, лишь благодаря своей серости она до сих пор жива. Блин, ей же, наверное, страшно, ее могут изнасиловать… Забыв об осторожности, об Эйприл — обо всем на свете, — Вадим бросился к ней, окликнул. Девушка глянула через плечо, остолбенела.
— Света! Ты? — Он схватил ее в охапку, прижал к себе, осторожно погладил по волосам. — Все хорошо, все уже хорошо, я тоже здесь.
— Нет, — пролепетала она, слабо вырываясь. — Пусти, господин, пожалуйста.
Вадим встряхнул ее, еще раз встряхнул. Заглянул в лицо. Она зажмурилась. Только когда разлепила веки, Вадим понял, что это не Светка. Точнее, не совсем та Светка. У этой отсутствовал левый глаз. Лицо было грязное, губы шелушились, а брови никогда не знали пинцета. Он вспомнил тонкий розовый шрам на веке Светки-настоящей. Когда она нервничала, шрам краснел.