Город тысячи богов
Шрифт:
Беззубый протянул руки, трепетно касаясь восковой холодной кожи. Внутри него все застыло, когда он вынимал голову из лап карлика. Чудно, но голова без тела весила, как хороший тяжелый арбуз, и почему-то это немного успокаивало. Арха не шевелился, сверлил попрошайку немигающим взглядом пустых глаз. Придерживая голову за волосы, Беззубый вытащил-таки ее, и тут же на его запястье капканом сомкнулись черные когти.
Твердая и жесткая, словно крабья клешня, лапа Архи вцепилась крепко, больно защемив кожу. Завизжав испуганным зайцем, Беззубый рванулся, но тщетно. Оторванная голова покатилась по каменному
ажу тяжело говорить расскажу друг был друг хотели сожрать терлись вокруг отогнал хотел сожрать сам сдержался под рекой седой незрячий роет роет роет новый тоннель без устали роет под рекой теперь можно печати пали печати умерли друг мертв мертв пахнет кровью голова в лапах хочется обглодать лицо до кости но нельзя друг был друг нельзя держись зубы стисни седой незрячий идет в мир держись держись как же сладко пахнет мя
отшатнулся, упал на пол, загремев костями. Так и лежал, испуганно прижимая кулаки к груди, обшаривая взглядом опустевший камень. Арха пропал, оставив Беззубого наедине с мертвым Владом.
– Больш-шхе не Пхе-чхатьхх… - прошелестел исчезающий шепот. – Не нужх-хен…
– Не нужен… не нужен… Так и хорошо, что не нужен! Я тогда возьму?! Хорошо? Я возьму? Раз не нужен, так я возьму…
Беззубый суетливо подобрал голову Влада, прижал к животу, как величайшую драгоценность, и вдруг, озлившись, заорал.
– Смелый ты, да?! Смелый?! С головой в самое пекло прыгаешь, смельчак! Вот и нету головы теперь! Хреново-то без головы, а, Влад?! Хреново?! – крикнул он в мертвое ухо.
Вновь полились слезы. Всхлипывая и шмыгая носом, Беззубый уложил мертвую голову на грудь Владу. Туда же пристроил сандалию, вынутую из-за пазухи. Кряхтя поднял тело на руки, кое-как ухватился за бумажные крылья и рванул их в разные стороны.
***
После невыносимо светлого зала, в рекреации царил почти что полумрак. Комната небольшая, обычно воскресшие не задерживаются здесь надолго. Ряд металлических шкафов, как в раздевалке, широкий кожаный диван, пара кресел, стол темного дерева, за которым сидели Егор и Беззубый, вот и все убранство. А нет, еще зеркала! Обычные, не металлические, они были везде. Пока я одевался, в них отражалось мое изрытое свежими шрамами тело. Ткань зарубцевалась, но все еще была красноватой, в полосах, вмятинах и зигзагах. Жаль, что душевные травмы нельзя залатать так же быстро.
– Как ты выжил? – спросил Егор.
Я смотрел в его чистые наивные глаза и рассеянно думал, как объяснить ему, что я не выжил? Что на самом деле меня растерзало Извечное божество, я умер, и не до конца уверен, что все это не бред моего угасающего разума.
Убить ома первого порядка непросто. Убить его насовсем – непросто вдвойне. Я знал это в теории, многое видел, но в этот раз теория взяла меня за шкирку, и вывернула наизнанку, показав практику. Умерев и воскреснув, я не остался прежним. Никто не может остаться прежним после такого.
– Он помог, - кивнул я на Беззубого, чтобы уйти от расспросов.
Но моя маленькая хитрость не прошла. Беззубый, возмущенный до глубины души, хлопнул ладонью по столу. На черном дереве остался лежать желтоватый, изъеденный
– Тебе помог? Тебе?! – прошептал он, выпучив глаза в сетке красных прожилок. – Ты дурак, Влад, и после смерти не поумнел ничуть. Дурак-дураком.
– После смерти? – нахмурился Егор.
– Ты мне не нравишься Влад, и никогда особо не нравился, - не обращая на него внимания, продолжал Беззубый. – Да ты хоть знаешь, что эти святоши крылатые потребовали, чтобы тебя вернуть?! Не знаешь, нет, не знаешь… Никто не узнает! Потому что такие вещи нельзя знать! Тронуться можно. Тронуться. Понимаешь, самовлюбленный ты…
Он замялся, подыскивая слово похлеще, и наконец остановился на своем любимом ругательстве:
– … смельчак! Всегда был выскочкой. Всегда только ты, один ты, кроме тебя никого нет! Стал бы я на тебя зуб тратить? Да пропади ты совсем! Никогда не нравился ты… никогда… Я Город люблю. Я за Город, понял, ты? Мы ведь тогда не поняли, какое чудо создали, Влад. Никто-никто не понял. Даже Учитель не понял. Если Город расползется, не будет чуда… нет, нет, не будет. Всему миру Боград будет, вот что! Полный Боград, Влад!
– А вы ведь из первых. Из той группы, что открыла Боград, - Егор смотрел на Беззубого по новому, с каким-то неясным узнаванием. – Вы Кирилл!
Беззубый широко растянул черный рот, в глубине которого угадывались последние, то ли два, то ли три зуба. Кирилл, да, я и сам иногда забывал, что его так зовут. Звали. Он как будто обрадовался, что Егор узнал его, хотя что-то не давало мне покоя.
– Вот это да, пацан! Вот это да! Ну и ну! – закудахтал он, тряся бородой. – А ты там был? Был там? Когда с моих ребят на ходу мясо сошло, был ты там тогда? Что видел, где был?!
До меня дошло то, что сразу понял полоумный Беззубый. Егор не мог знать его имени. Значит…
– Мать тебе показала? – больше было некому, но я решил уточнить. – Показала, с чего все началось, да, Егор.
– Ты даже не представляешь, сколько, - хмуро кивнул он.
– Значит, ты знаешь? Про Дениса…
– Про отца, про вместилища, про все, - перебил меня Егор. – Что видели вы, чем делились с моей матерью, и что видела она, это теперь во мне.
– С детьми всегда так, - попытался пошутить я. – Не скажешь сам, узнает на улице.
Мне было не по себе. Хотя, кому я лгу?! Мне захотелось провалиться сквозь землю, вновь оказаться в кошмарном лабиринте Седого Незрячего, что угодно, лишь бы не здесь. Егор смотрел на меня очень серьезно, и я вновь увидел в нем Дениса. Того, каким он стал, когда сделал из себя вместилище.
– Я не осуждаю вас. Я понимаю, почему вы так поступили. Но вы не видите картины целиком, вы не знаете, что было дальше, после того…
В голосе Егора звучала мудрость столетнего старца, но все же он дрожал от подростковой обиды. Беззубый вдруг подался вперед, едва не касаясь парня угреватым носом. Он как будто пытался заглянуть ему под кожу. Я уже увидел это, и бессильно привалился к металлическому шкафу. Как я мог быть таким слепым? Почему не распознал сразу? Егор грустно улыбался, ожидая нашего прозрения.