Город в конце времён
Шрифт:
Тиадба почти не было видно — только ступни болтались под вторым крылом, — однако вместе с опорожнением желудка на Джебрасси снизошло своего рода смирение, унылая покорность судьбе.
Первый и второй острова, располосованные на всю глубину, обнажили десятки уровней. Джебрасси со странной отрешенностью разглядывал разломанные стены, выпотрошенные ниши, водовороты удаляющегося мрака — сотни и тысячи осыпающихся фигурок…
Воздух наполнен гарью и тленом одновременно. Половина неботолка исчезла, открыв глазам нечто, ранее не виданное, — новый город поверх привычной небесной тверди, блоки и узлы незнакомой архитектуры, спиральные и серебристые арки, стены и дороги, перемещавшиеся в сложном танце излечения, пытавшиеся перестроиться и регенерировать, воссоздать безопасное убежище для других жителей…
Жителей, обитавших над Ярусами — которые тоже страдали — возможно даже, гибли в этот самый миг…
Смотритель поднял их над облаком расплывающейся черноты, однако даже высота не спасала от невероятной вони. Джебрасси опять потянуло на рвоту, но он был опустошен…
Донесся плач Тиадбы. Крылья и ноги смотрителя перестроились в положение для более гладкого полета, и девушка с юношей наконец взглянули в глаза друг другу. На лице Тиадбы читалось нечто такое, что превосходило границы понимания Джебрасси, границы его сочувствия…
Слезы бежали по ее щекам и слетали назад. За плачем Джебрасси все равно чудился ее смех — Тиадба рыдала и хохотала одновременно, от ужаса и ликования.
И тут они попали под удар — что-то уродливое и презрительное выбросило свою длань, проткнуло смотрителя, сделало его черным, покрыло коростой. Затем нечто едва коснулось Джебрасси — и его тело через край заполнилось мерзостным чувством и болью — болью столь страшной, что он не мог выразить ее криком.
ДЕСЯТЬ НУЛЕЙ
ГЛАВА 44
ЗАЛИВ ПЬЮДЖЕТ-САУНД
Буря пришла с моря тугим валиком штормовых облаков, который напоминал мазок гигантской кистью, напоенной серой грязью. В ранний утренний час шторм быстро развернулся над полуостровом Олимпия, всосав в себя все местные тучи, стянув вместе и перенаправив спираль их ветров, аккумулируя и контролируя заряды зазубренных молний, — буря накрыла Пьюджет-Саунд гигантской, невозможной тенью — тенью титанической женщины.
Тень ринулась в глубь суши, затем повернула на юг, вновь свернулась. Казалось, она не могла отыскать некую желанную цель и потому в бешенстве хлестала крылами по городу. Самым пугающим ее атрибутом был не ливень, а молнии — сияющие пучки всех цветов радуги осыпали город раскатами громовых ударов, как будто чудовищными кулаками колотили по кафедральному органу.
Головы поворачивались, глаза обращались в одну и ту же сторону — жители со все возрастающим страхом наблюдали за тем, как усиливаются и учащаются сполохи. Не довольствуясь соскоками с неба на землю, молнии принялись загибаться вбок, проскакивать между небоскребами, выбивать окна, ползти по внешним контурам балок и перекрытий, окутывая башни злым электрическим кружевом, чтобы вновь извергнуться фонтанами возле тротуаров, насквозь пробивая плотную застройку — так рапиры пронзают куски мягкого сыра.
Взвыли сирены. Пожарные и полицейские машины внесли свой вклад в какофонию, звучавшую до самых окраин. Буря уплотнилась и наконец обрела цель. Если бы кто-то взглянул сверху, то увидел бы темный, мутный таран параллельно мосту на 90-м шоссе, который, протянувшись над озером Вашингтон, прощупывал себе дорогу мощным оголовком — гулом ударов, водяным вихрем, вспышками молний.
Итак, буря нашла искомое.
Она мчалась за стареньким белым мини-фургоном.
ГЛАВА 45
ВАЛЛИНГФОРД
Ой-ой-ой.
Надвигается беда…
Даниэлю хватило меньше минуты, чтобы распознать в буре охотника — однако тот явился не по его душу. Страшные события готовы были развернуться к югу от его квартала, к югу от городского центра.
Как только хлынул ливень и упали молнии, Даниэль немедленно оставил за спиной утренних водителей, гнавших машины на запад по Сорок пятой улице. Хватит тратить время на перекрестки и попрошайничество. Этим утром он перестал быть одним из тысяч серых мужчин и женщин, стоявших на замусоренных тротуарах возле развязок и съездов. Стой жизнью покончено. Начинается новая.
В конце концов — и прежде всего — он умеет выживать.
Даниэль бросил взгляд на юг, отслеживая поступь бури. Ни вспышки молний, ни горизонтальные смерчи из облаков не могли подавить в нем новое чувство физической радости.
Вот уже два часа он наслаждался свободой от змеи в кишках. К этому моменту остатки Фреда потеряли способность оказывать сколько-нибудь значащее сопротивление. Тело было молодым и относительно здоровым — пусть даже и не в самой лучшей форме.
Там, в доме, Мэри до сих пор спала. На кушетке, прикрытый одеялом, валялся жалкий и выпотрошенный Чарлз Грейнджер — мертвый. «По крайней мере, я в этом не виноват», — подумал Даниэль в свое оправдание. Разваливающийся мешок мяса и требухи просто-напросто опустил руки.
Вновь обретя здоровье, Даниэль испытывал жесточайший, ничем не обоснованный приступ гордости за свою силу, свои способности. Тем более что — сейчас в этом не имелось никаких сомнений — в городе находились подобные ему — и их вот-вот «сколлекционируют».
В свой же собственный адрес он бодро мурлыкал «Dies irae». [10]
Даниэлю не хотелось, чтобы буря, обнаружив искомое, застала его на улице. Даже на расстоянии нескольких миль «побочный эффект» был бы крайне неприятным.
10
Dies irae (лат.) — Судный день (дословно: День гнева), латинский гимн XII 1-го столетия. Использован, в частности, в моцартовском «Реквиеме».
Кроме того, из заброшенного дома требовалось забрать шкатулку, спрятанную в кладке камина.
ГЛАВА 46
ЗАПАДНЫЙ СИЭТЛ
При съезде с Западного моста мини-фургон тряхнуло. Плотно сидя в кресле водителя, бледный от напряжения Главк обогнал тащившиеся по левой полосе машины — слегка подправил мировую линию, когда мини-фургон занесло и правые колеса оторвались от асфальта, — возвратил машину на прямой курс и, отдуваясь, мозолистым кулаком смахнул с бровей капли пота.