Город Золотого Петушка. Сказки
Шрифт:
…Увидев, что ее слова произвели впечатление, Наташка отступает еще на два шага и добреньким голоском говорит:
— И закопают его в могилку. С музыкой…
Мишка наконец обретает силу что-то сказать:
— Наташка-а!
Но Наташка уже в воротах. Она деловито говорит, ни на кого не глядя, побаиваясь встретиться глазами с Игорем и Мишкой, Леночки она совсем не боится:
— Мама зовет! Попадет вам, что не идете обедать! Отец ждет!
Она вприпрыжку бежит по узенькому — в одну дощечку — деревянному тротуару мимо берез, мимо тополей и скрывается за углом двухэтажного дома.
— Вот гадина! — говорит Мишка. — Ты не смотри на нее. Она у нас всегда такая вредная, ну просто будто ее за язык тянут. Как брякнет, как брякнет… Ох, вредная!
Леночка опять берет Игоря за руку доверчиво и нежно — ей до слез обидно за Игоря и она чем-нибудь хочет загладить Наташкину вину.
— Идите обедать, а то вам попадет! — говорит Игорь.
— Иди и ты! — отзывается Мишка и смущенно улыбается.
— Ну, я пошел! — говорит Игорь и, не оглядываясь, уходит.
Леночка и Мишка провожают его взглядом.
— Пошли, пошли, Ленка! — торопит теперь Мишка сестру.
Однако они оба не трогаются с места, пока Игорь не сворачивает на главную улицу и исчезает из глаз.
Раз, два, три! Игорь шагает по асфальту.
Солнце давно переместилось вправо и скрылось за домами. Вечерняя тень легла на улицу. Лишь верхние этажи Управления железной дороги, которое стоит напротив нового дома Вихровых, освещены заходящим солнцем. Все окна его раскалены, они отсвечивают багрянцем, словно внутри здания бушует пожар и вот-вот со звоном рассыплются стекла и ненасытный огонь выплеснется наружу! Но вместо этого вдруг багровое пламя гаснет — сначала в нижних, потом в верхних этажах, — и желтоватый электрический свет появляется в окнах, будто светляки залетели в дом и застыли под потолками комнат… Это значит, горячее солнце скрылось за горизонтом, там за рекою, откуда приходят поезда, и день кончен! Раз… два… три! Ох, как болят ноги… Вот и белая стена дома Игоря. Она кажется синей в вечерних сумерках, с каждой секундой все больше окутывающих город. Игорь поднимает голову. В окнах их квартиры горит свет. Ох, как высоко надо подниматься!
Бум-м-м! — хлопает входная дверь. Бум-м-м! — хлопает вторая, внутренняя дверь. Прямо как пушки.
…Ступеньки, ступеньки, ступеньки… В окна лестничного марша видны багровые облака за рекой, они с золотым обводом — солнце прячется где-то за ними, уже далеко-далеко отсюда, и обещает на завтра ясный ветреный день.
Сорок две ступеньки остались внизу. Вот и черная кнопка звонка. «Откррррывайте дверррь! Пррришел Игорррь!» — на всю квартиру кричит звонок. И почему-то этот звон не радует Игоря. Он с беспокойством ждет у двери.
Слышны быстрые, легкие шаги мамы. Она открывает дверь и говорит:
— Ну, явился! Где ты пропадал, бродяга?
— А папа дома? — не обращая внимания на вопрос, спрашивает Игорь.
В ту же секунду он слышит голос отца:
— Это кто там, Галя? Игорь пришел, что ли?
Мама отвечает сразу обоим:
— Дома, дома! Где ему быть! — это Игорю. — Игорь пришел, что ли! — это папе, с усмешкой: она всегда посмеивается над этим «что ли», которое папа произносит всегда, к месту или не к месту.
Игорь облегченно вздыхает. Голос у мамы звонкий, хороший. В нем нет тех сумерек, которые иногда вдруг обволакивают его, приглушая этот звон.
О-о! Вот новость! Отец сидит в столовой на стуле… Стол накрыт на троих. Значит, они обедают сегодня все вместе…
Игорь вспоминает злые слова Наташки.
Ох, как она смотрела своими противными черными глазами!
Неужели злые слова ее оправдаются и никогда не будет так, чтобы путешественники вышли из города?..
Путешественники вышли из города
1
Путешественники вышли из города, и злые слова Наташки не оправдались.
Вихров стал быстро поправляться. Теперь уже не редкостью было то, что он отказывался от завтрака или обеда в постели и досадливо отмахивался, когда мама Галя показывалась в дверях спальни с чашкой кофе или тарелкой золотого бульона. Он торопливо спускал ноги на пол, нашаривал под кроватью, не глядя, свои туфли и поднимался.
Он брился теперь через день, и нехорошая рыже-седая щетина, которой он обрастал в дни болезни, уже не появлялась на его худощавых щеках. Это был верный признак — недалеко было выздоровление. Таким же верным признаком того, что болезнь брала свое и что папа Дима не в силах был ей сопротивляться, служила эта щетина, которая выглядела не очень-то хорошо.
Однажды папа Дима даже запел.
Он сидел в своей комнате и брился. Обычно он ругался из-за того, что бритвенные ножички были плохие. Но в этот раз все шло как следует, и он выбрился, не отдыхая.
Лишь после того, как он провел по щекам ладонью и убедился, что противной щетины не осталось нигде, он вдруг устало наклонился над столом и, сильно побледнев, облокотился на вытянутые руки.
— Ты никогда меры не знаешь! — сказала мама встревоженно. — Чего ты торопишься? Не на пожар ведь! Никто тебя не гонит. Можно, кажется, сделать это спокойно, не выбиваясь из сил!..
Отец посмотрел на нее. Приободрился немножко и сказал:
— Ты, друг мой, не ругай меня, пожалуйста, не то я опять заболею. Вот увидишь!
— О тебе же забочусь! — сказала мама. — А что ты меры не знаешь, так кто в этом виноват…
— Мне очень приятно, что ты обо мне заботишься! — сказал папа Дима. — Но только зачем же делать это такими полицейско-административными приемами. — Он встал со стула, подошел к маме и подставил щеку. — Можешь поцеловать меня. Видишь, какой я чистенький, бритенький!
Мама поцеловала его сначала в одну, потом в другую щеку.
А потом она долго смотрела в глаза папы Димы и вполголоса сказала:
— Поправляйся скорее, Димушка!
Отец ничего не ответил. Он только мизинчиком погладил черные, густые брови мамы Гали на переносице. Потом пошел умываться. И вдруг запел:
Чер-р-рные мысли, как му-у-ухи, Всю ночь не даю-ю-ут мне поко-о-я!Он брызгался, фырчал. Он чистил зубы, полоскал рот, и все это шумно, так что было слышно во всей квартире. Папа Дима явно наслаждался тем, что он опять может умываться так, как моются все люди, а не в постели, из тазика с теплой водой. И все время он пел про черных мух: