Город Золотого Петушка

Нагишкин Дмитрий Дмитриевич

— Конечно, — сказал Игорь, покраснев. — Вот пусть Наташа скажет.

— Он сменил меня, — вдруг сердито сказала Толстая Наташка. — А дежурил не дежурил, не знаю.

И все ребята уставились на Игоря с немым вопросом.

А он смотрел не на ребят, а на папу Диму. Как же так, ведь папа Дима остался взамен его и обещал сохранить птенцов. Что же случилось?

Розовая краска поползла по щекам папы Димы, и он в замешательстве наблюдал за ребятами, которые с Игоря переводили свой взгляд на него. Не мог же он сказать, что, решив не спорить с Игорем, просто отослал сына домой, а как только прошло достаточно времени для того, чтобы, по его расчетам, Игорь уснул, он и сам отправился спать. Есть такой закон — не врать, и он не имеет на это права!

Игорь

глядел на отца. Папа Дима глядел на гнездо, о котором в этот момент все забыли. Последний оставшийся в нем птенец сидел на краю гнезда, на ребре камня и во все стороны вертел головкой, наклоняя ее то в одну, то в другую сторону, словно спрашивая: «А что вы тут делаете, товарищи? Что случилось?» Крылышки его вытянулись, пушок оставался только на шейке, раздвоенный хвостик его то поднимался кверху, то опускался вниз — птенец балансировал на остром крае камня, осваивая это странное еще для него состояние — держаться на ногах. «Ого, как он вырос!» — невольно подумал папа Дима.

Ласточки, отец и мать птенца, со свистом носились вокруг траншеи. Вот одна из них пролетела возле птенца. Он широко раскрыл рот по привычке. Но ласточка ничего не дала ему. Она летела мимо птенца кругами, все ближе. Но в клюве у нее ничего не было. Ничего не было.

И папа Дима осторожно пригрозил ребятам пальцем — не шевелитесь, не дышите!

И ребята опять обернулись к гнезду.

Вдруг вторая ласточка, молнией вырвавшись откуда-то из-за ребячьих спин, налетела прямо на птенца и сбила его с края гнезда. Ребята ахнули, увидев, что птенец падает, бросились к нему все разом, а Игорь впереди всех. Но птенец не упал на землю, как того боялись, а, замахав отчаянно своими крылышками, полетел! Правда, пролетел он совсем немного, до ближайшей ветки, которая свешивалась над гротом. Но он полетел. А ласточки все летали и летали вокруг него, не обращая внимания на ребят, подбадривая несмелого своего детеныша, показывая ему, как это просто — вот, кидайся в воздух, махай крыльями… они тебе для того и даны! — и лети, лети, наш маленький, наш дорогой, лети, милый, в это голубое небо, в этот простор, ведь ты рожден для этого! Рожден для того, чтобы летать! Так лети же, лети!..

Птенец жалобно чирикнул. Взмахнул крыльями уже смелее, увереннее и, кинувшись вниз с ветки уже сам, удержался в воздухе. И взлетел несколько выше, туда; где он вдруг увидал не стены грота, не узенькую полоску неба над собой, а целый мир! И, видно, зрелище этого мира прибавило ему сил тотчас же, потому что уже без призывов отца и матери, сам, по своему разумению, он опять полетел, уже дальше и дальше. И ребята невольно продвинулись вслед за птенцом, по траншее, не сводя с него глаз, нестройной толпой, наступая друг другу на ноги. А птенец с каждым полетом взвивался все выше и выше. И вдруг, потерялся из виду среди других ласточек, стаями носившихся в теплом воздухе. Ребята растерянно оглядывали сосны, черемухи, летающих ласточек, тщетно ища глазами своего подшефного. Андрюшка Разрушительный вскрикнул было!

— Вот он! Вот он летит!

Но уже нельзя было их птенца отличить от других ласточек.

— Ах! — в один голос вздохнули Аля и Ляля. — Улетел! Совсем улетел!

Мишенька — Полковой Оркестр, который до сих пор держал в руках принесенных им мух, чтобы кормить птенчиков, недоуменно поглядел на свой сжатый кулак и спросил деловито:

— А когда он прилетит, птенец-то? А то я всех мух раздавлю.

— Да выпусти ты их, Мишук! — сказал Разрушительный Андрюшка, с души которого упал тяжелый камень. — Он не прилетит больше.

— Ну да! — недоверчиво сказал Мишенька — Полковой Оркестр. — Я к обеду ему принесу мух! — И он ушел, по-прежнему держа зажатый кулак перед собой.

— Вот и кончилось детство птенца! — сказал папа Дима, которому только сейчас полегчало, как и Андрюшке, ведь совесть у него все же была нечиста.

— А зачем его ласточка столкнула с гнезда? — спросила Аля.

— Ну, это в мире пернатых случается, — сказал папа Дима. — Если его не столкнуть, он еще несколько дней просидел

бы в гнезде, благо, что его кормят.

— В мире пернатых, — задумчиво сказала Ляля. — Только в мире пернатых…

И подняла вновь глаза вверх, где, свистя крыльями и чертя в воздухе невидимые стежки, летали птицы, щебеча, гоняясь за добычей, играя и дерясь; чем ярче сияло солнце, разогнавшее тучи, тем выше вздымались ласточки, став, наконец, едва видимыми точками, которые то и дело исчезали из глаз, теряясь в этой голубой дали.

— Полетим, Аля! — сказала грустно Ляля, не на шутку опечаленная отлетом птенца.

— Полетим! — отозвалась ей сестра, почуявшая ту же непонятную тоску.

А остальные ребята, приняв слова близнецов за предложение новой Игры, растопырив руки, кинулись врассыпную с криками и топотом, разнесшимися тотчас же вокруг.

2

Папа Дима решил повременить с тем разговором, который он должен был вести с Игорем. Проводив взглядом ребят, которые скоро скрылись из виду, он медленно пошел на берег, невесело размышляя обо всем случившемся. Конечно, он был виноват перед Игорем. Разве можно не сдержать слова, данного ребенку? Не раз в школе приходилось ему заглядывать в свои записные книжки, которых он никак не научился хранить в порядке, чтобы вспомнить, что он обещал своим ученикам: достать интересный диафильм, рассказать на литературном кружке о том, что никак не входило в учебные программы, поговорить о новой книге, для чего, прежде всего, надо было самому прочесть ее, выкраивая время, которого так не хватало всегда. Этих обещаний, как ни экономно он старался их давать, всегда было столько, что они тяжелым грузом лежали на плечах и совести папы Димы. Давал он их легко, потому что любил свою работу, любил, когда вдруг в глазах учеников начинает светиться пытливый огонек, и тогда его самого охватывала какая-то жадность — рассказать как можно больше, как можно больше. Это ничего, что придется отказаться от того, чтобы пойти в театр. Это ничего, что придется, быть может, просидеть до поздней ночи за столом, чтобы подготовиться к непредусмотренному учебным планом разговору, все это ничего, все это ничего, лишь бы не погас в их глазах этот огонек!.. И папа Дима редко не выполнял свои обещания, хотя иной раз и приходилось ему покопаться в своих небрежных записках на клочках бумажки, которые он делал поспешно, едва приходила ему интересная мысль в голову. Память у Папы Димы была не блестящей, он ясно помнил, что давал обещание, но ему приходилось напрягать свою память, чтобы восстановить — что именно было обещано?..

Но тут не было никаких записок. Игорь ушел со своего поста только потому, что Вихров обещал остаться на его месте. Нехорошо получилось! Нехорошо, папа Дима! Ласточки выручили его из неловкого положения. Но так ли легко из памяти Игоря выветрится чувство разочарования при мысли о том, что отец его обманул, как исчезло чувство тревоги и настороженности у других ребят, когда они увидели, как старая ласточка сбила своей грудью птенца с края гнезда и он полетел? Ведь ребята не знали того, что знал Игорь об обещании отца дежурить до утра. А папе Диме хотелось выглядеть в глазах сына безупречным примером, достойным подражания, — кому из родителей не хочется этого! И вот такая история. Вихров не мог отделаться от воспоминания о том взгляде, который устремил Игорь на него при ехидном вопросе Андрюшки Разрушительного.

Он сел на скамью, задумался.

Тотчас же к нему подсел Петров.

— Что вы так невеселы, что головушку повесили? — шутливо спросил он папу Диму.

— Да так, знаете… Одно чепе произошло…

— Чепе? Что такое? — переполошился Петров, обеспокоенно глядя на расстроенного папу Диму.

И папа Дима невольно рассказал Василию Михайловичу обо всем, не умолчав и о своих размышлениях. В глубине души папа Дима ожидал, что Петров посмеется над всеми угрызениями его совести и скажет: «Чепуха все это, дорогой!» — и у папы Димы свалится тяжесть с души. Но вместо этого Петров вдруг помрачнел и сказал после недолгой паузы: