Город
Шрифт:
Отец. Что ж, понятно…
Он. Папа, да что тебе понятно? Ты так это сказал как будто я тунеядец закоренелый… или лентяй…
Отец. Нет-нет, ты не лентяй,… когда тебе что-то нужно, ты тут, действительно, расшибешься.
Он. А я не знаю других примеров…, не слышал, чтобы кому-то было что-то не нужно, а он бы расшибался.
Отец. Не цепляйся к словам… Ты о чем-то хотел меня попросить? Звонил и говорил, что у тебя ко мне просьба. Что хотел попросить?
Он. Пап, я уже не помню… не помню, о чем изначально хотел говорить… Пап, я уже сказал, я решил уехать, точнее… поехать на некоторое время, ну, съездить…Просто, это я тебе уже тоже говорил, я не могу больше делать то, что делал… а другого я ничего не умею, а теперь кажется, что и то, что умел делать, теперь не умею и не могу все это продолжать… Нет!… На самом деле могу! На самом деле все продолжаю и продолжаю… Суета вся эта, телефон все время звонит, я куда-то кому-то звоню… Нет, пап, я не уволился, я, может быть, даже и вернусь…ну, обратно, на работу… но хотелось бы верить, что не вернусь.
Отец.(спокойно). Знаешь, Сережа, а ты эгоист. Причем такой махровый эгоист. Этакий классический…
Он.(спокойно). Спасибо. (Встает.) Я другого, собственно, и не ждал…
Отец. Ой! (Машет рукой.) Чего другого? Ты, кажется, не согласен с тем, что ты эгоист. Послушай, Сережа, я же тебя не упрекаю… Ты звал меня, чтобы все это мне сказать, чтобы я тебя послушал, ну… и как-то утешил, успокоил. Так? Конечно, эгоист! И всегда был им. Но я же тебе не сказал сейчас, что это плохо… Я тебя не ругаю. Я просто жду – чем ты все это закончишь, в чем твоя просьба и к чему все эти рассуждения.
Он. Да к тому, пап, что получается, что я знал заранее то, что ты мне скажешь. Ну, не в деталях, а по сути. Но я договорю. Так вот, я поеду, папа, потому что мне надо поехать. Я просто произведу перемещение в пространстве, без умысла, без видимой цели и причины, главное, без видимой причины. И я надеюсь, это заставит меня делать то и действовать так, как я еще не знаю. Потому что то, что я знаю, и то, что умею, в той ситуации не пригодится. Потому что то, что я могу здесь, в этом городе, мне кажется, за его пределами пригодиться не может. И возможно, что-то произойдет. А для этого надо поехать. Может быть, есть какой-то другой выход из того, что со мной происходит, просто я другого не вижу.
Пауза.
Отец. Значит, просьбы у тебя ко мне нет никакой. Теперь ты закончил? А я тебе должен что-то на это сказать? И я свободен?
Он. Папа… ничего ты мне не должен говорить. А просить у тебя, когда ты так со мной разговариваешь, я ничего не хочу.
Отец. Сережа, а чего ты ожидал от меня, ну чего? Вот ты сказал, что то, что ты мне сообщишь, это не как всегда. Да у тебя каждый раз, все не как всегда… А-а! (Машет рукой.) Ты хотел со мной посоветоваться или чтобы я тебя утешил, но я не уверен, что то, что я сейчас тебе скажу, ты хочешь услышать. Может тебе это будет даже неприятно и обидно слышать, но… может это будет и полезно… Хотя… (Машет рукой.) Ты что ж, думаешь, то, что с тобой происходит, это так ужасно необычно и уникально? Что я об этом никакого представления не имею? Так вот, не думай так. Ты только не пойми это, ну, мол, что я считаю, что это несущественно и несерьезно… Нет, я так не считаю. Это, возможно, и серьезно, и сильно, и даже глубоко. Но все это я в свое время прошел по полной программе. У тебя, конечно, свои детали, но ничего нового ты мне не сообщил… Понял?… А теперь, хочешь – обижайся на это, а хочешь – успокаивайся. Я же тебе это сказал, чтобы тебя успокоить. А тут уже – дело твое.
Пауза.
Он. Папа, я даже не знаю… Пап, то, что ты сказал, это как-то очень серьезно… Я не понимаю, объясни… Нет, я понимаю, но ты все равно объясни.
Отец. Ты бы лучше у матери спросил или лучше вообще с матерью поговорил. А не огрызался бы, как мальчишка, как пацан… Она тебе может рассказать, как я уезжал и как не уехал. И как она, между прочим, первая и единственная поняла, что со мной что-то серьезное творится… и даже не поняла, а почувствовала. Почувствовала, что я на грани… И как только почувствовала, перестала меня ругать и перечить мне. Ходила везде со мной по городу. За руку держала. Сидела со мной рядом целыми ночами, когда я спать не мог… оттого, что не знал, как дальше жить. Не знал. А она всегда чувствовала, когда нужно молчать, а когда мне было нужно, чтобы со мной поговорили… Помню, зимой, всю ночь ходила со мной вокруг дома и держала за руку… и ни слова не сказала. А как я только стал выходить из этого состояния, так она мне по полной программе устроила… За мой эгоизм… и все эти сопли. А мне очень плохо было. И вот так, как мы с тобой сейчас, мне не с кем было поговорить. А ты мне твердишь – «это не как всегда, уезжаю, с матерью не могу говорить!»
Он. Пап, а я этого не помню!
Отец. Зато я помню.
Он. Но ты ведь никуда не поехал.
Отец. Не поехал…, никуда не поехал. Но, ты извини за пошлость, время было другое. У меня вот так долго скулить, как ты, возможности не было… Не-бы-ло. (Встает.) Ну все. Больше я тебе ничем помочь не могу. Давай, езжай, делай что хочешь.
Он. Пап, я же еще не прощаюсь. Я как соберусь, так к вам забегу. А ты, пожалуйста, если я уеду, поговори с Татьяной. Объясни ей, ну, то, что мне сказал, то и ей скажи. И так… присматривай за ней.
Отец. Ты же только что сказал, что мы не прощаемся.
Он.(усмехается). Да-да… Пап, только не смейся… Должен тебе сказать, что только ты меня так понимаешь, только ты.
Обнимает отца, тот стоит, опустив руки, отвернув лицо.
Отец. Так, значит, ты поедешь все-таки?
Он. Поеду, скорее всего, поеду.
Отец. Зря я согласился прийти сюда. Зря. И знаешь, Сережа, ты эгоист посильней меня. Зря я пришел. Пока. (Поворачивается уходить.)
Он. Пап, еще один момент… Я как-то беспокоюсь за вас за всех, как-то в этот раз особенным образом боюсь. Боюсь… вас оставлять, предчувствие неприятное какое-то… я не знаю…
Отец. Та-а-кх!
Он. Все, пап,… извини. Пока, пока.
Отец. Вот именно, пока. (Уходит.)
Он стоит, молча качает головой.
Ее монолог
Она. У нас в шкафу лежат морские ракушки,…несколько разных морских раковин…, которые мы сами привезли с моря. Они не какие-то особенные,…а такие маленькие. И есть одна, которую можно слушать, она у нас давным-давно. Ее мой отец привез когда-то мне откуда-то… Она сохранилась, и я уже своему сыну давала ее слушать. И говорила то, что все говорят,… говорила, что так шумит море.
А папа, наверное, купил ее где-то на рынке, в каком-то курортном городке. Одну из множества таких же раковин… И купил-то, скорее всего, потому, что положено что-нибудь морское с моря привозить. А потом эта раковина стала таинственным предметом, который мне иногда давали подержать и послушать,… а потом она стала тем же самым для моего сына. Маленькие ракушки я сама собирала на море, лет семь назад. Их было много в прибое. Я сидела и выбирала более или менее целые. Но когда они высыхали, то переставали быть красивыми и яркими. Некоторые из них лежат в шкафу за стеклом. Я с них (усмехается) раз в год стираю пыль. Я каждую из них знаю. А там их было так много – просто прибой, пляж…