Город
Шрифт:
Около тысячи лет назад каждый ребенок в Городе знал некое имя. Знал не хуже, чем имя самого императора, хотя принадлежало оно простолюдину, сыну земледельца, и притом чужестранцу. Имя Лазарида Лапифа казалось детям очень смешным, поэтому они его и запомнили, а вовсе не из-за того, что он был механиком.
В отличие от них взрослые знали, что Лазарид был самым важным человеком в Городе. Естественно, за вычетом Бессмертного.
В те дни, когда Город был моложе, не страдал таким неумеренным честолюбием и, соответственно, имел гораздо меньше врагов, императору заблагорассудилось обратить свою мысль к укреплению его основания. Он повелел устроить совершенно новую сеть тоннелей и сливов для сточных и дождевых вод, наложив ее на прежнюю, выстроенную шестью веками ранее и постепенно приходившую в негодность. Знатоки машин, зодчие и простые строители были призваны как изнутри Города, так и извне – состязаться за должность главного механика. Ее предыдущий обладатель был казнен: повешен, выпотрошен и четвертован – за некое то ли действительное, то ли выдуманное преступление против Бессмертного. Однако соревнование за место этого бедняги оказалось очень азартным.
Лазарид Лапиф был гением. В один прекрасный день он возник при дворе императора, в Алом дворце, словно из ниоткуда. На тот момент ему еще не исполнилось тридцати, и ни один из механиков и зодчих Города так и не сознался, что слышал когда-либо его имя. Тем не менее он прекрасно знал и Город, и все его службы, а подробные планы разработанной им сточной системы были до того хороши, что прочие предложения на их фоне стали казаться детскими каракулями.
Эти планы были еще и художественно исполнены. Нарисованные многоцветными чернилами на толстой сливочного цвета бумаге, они были проиллюстрированы сотнями крохотных изображений плотин, шлюзов, соединений труб и огромных накопительных пещер, а по краю – резвящихся собак, охотящихся кошек, рабочих, ученых, шлюх, моряков и даже механиков. Рисунки так очаровали императора, что он только ради них и отдал вожделенную должность Лазариду.
И молодой человек полностью оправдал высочайшее доверие. Он оказался еще и отменным зодчим, искусным математиком, астрономом и философом. Достаточно сказать, что и через тысячу лет его имя еще кое-кто помнил.
В его времена внутри Города было полно незастроенных участков: луга, парки, даже земледельческие угодья. Лазарид распорядился все это убрать, а затем выкопать глубокие и широкие котлованы, где и разместился, так сказать, костяк его новой системы: главнейшие водоводы, вроде Дикой Канавы, и очень сложно устроенные, оборудованные машинами запруды, вроде водосброса Садакка, ныне известного как Дробилка. Хотя за тысячу лет многие водохранилища и тоннели обвалились, водосброс Садакка оказался таким чудом механики, что преодолел всю эту бездну времени почти неповрежденным. И начал ломаться только потому, что последние сто лет все думали исключительно о войне и никто больше раз в полгода не останавливал Дробилку ради осмотра и необходимой починки.
Если бы Бартелл, сидя в Великой библиотеке, сопоставил два эти названия – водосброс Садакка и Дробилка, – он знал бы, что древний механизм был предназначен перемалывать любой крупный мусор, поступивший с верхних уровней системы, чтобы не засорял и не перекрывал нижние, самые старые и уязвимые тоннели. Когда оторвало и унесло первый цилиндр, этим было положено начало неотвратимой катастрофы. Нижние тоннели то и дело забивало, потом пробки выносило – и они скапливались опять. Так шли годы. Под тяжестью воды обрушивалось все больше проходов. Каждую осень и зиму нижние Чертоги затапливало так, что жители туда больше и не совались даже летом, справедливо считая их слишком ненадежными и опасными. А еще по всему Городу начал расти уровень подземных вод…
И настал момент, когда Дробилка готова была развалиться совсем. В ней недоставало уже доброй половины цилиндров, и получившиеся дыры забил мусор. Зимние дожди только добавили давления на изношенный механизм. Деревянные конструкции и старинный камень начали сдвигаться. То на волосок, то на палец…
К тому времени, когда древняя Дробилка рассыпалась окончательно, никто уже не помнил ее первоначального названия. И никто не заметил ее исчезновения…
Глубоко под ней и на некотором расстоянии к западу Индаро со спутниками со всех ног удирали от гораздо меньшей беды. Они мчались вдоль Дикой Канавы, стараясь оказаться как можно дальше от поскрипывающей запруды, и отчаянно высматривали выход.
Вот кто-то из солдат остановился и вскинул фонарь.
– Сюда! – закричал он. – Сюда!
Выяснилось, что он заметил высокую и узкую выбоину в скале. В ее тени просматривалось что-то вроде выщербленной лестницы, круто уводившей наверх. Солдат первым ринулся в отверстие. Сперва товарищи видели его сапоги, потом они исчезли. Отряд сгрудился у подножия лестницы, люди пугливо оглядывались. Неужели обнаружился путь к спасению?
– Нет! – Элайджа схватил за руку Джила. – Этот проход не годится!
– Но ведь он ведет вверх? Прочь от потопа?
– Нет! – в отчаянии закричал юноша. – Я его видел на плане! Я знаю, куда он ведет! Сперва немного вверх, а потом вниз – в речку Пропадайку! Вот смотри… – И он опять вытащил карты.
Листы, успевшие намокнуть, перепачкались и слиплись между собой. Теряя драгоценные мгновения, Элайджа попытался разнять их. Солдаты нетерпеливо переминались.
– Он ведет вверх! – крикнул кто-то и полез в узкое отверстие. – Мне этого довольно!
Но Элайджа, подхватив бумаги, уже мчался по тоннелю дальше. Индаро оглянулась на Джила, тот кивнул. Оба побежали за юношей, и отряд последовал за ними. Стоны и скрипы становились все громче. Индаро нимало не сомневалась: вот-вот в Канаву хлынет погибельный вал.
– Сюда! – закричал Элайджа и, растянувшись на животе, юркнул в узкий лаз под стеной. – За мной, скорее!
Индаро с сомнением поглядела на темную дыру. Она для нее-то казалась узковатой, и как сюда протиснутся мужчины? Тот же Ловчий? Она судорожно пыталась вспомнить этот раздел карты. Не ошибся ли Элайджа? Память, скомканная страхом и отчаянной спешкой, упорно отказывалась служить. Пытаясь ни о чем не думать, Индаро упала на пол и ввинтилась в отверстие следом за Элайджей.
Ползти, держа перед собой фонарь, было трудно, но она двигалась так проворно, как только могла, ведь за ней ползли солдаты. Впереди дергались сапоги Элайджи – она то и дело замечала их в свете мечущегося огонька.
Через несколько шагов тоннель немного расширился и повернул кверху. Индаро сумела подобрать под себя ноги – карабкаться на четвереньках стало проще. Сзади что-то все время тыкалось в ее подошвы, значит за ней двигались люди. Продвижение было очень утомительным, к тому же она боялась, что светильник вот-вот погаснет. Ползти впотьмах, подобно слепому кроту, ощущая над собой чудовищный вес Города… с ума сойти можно!
Она ползла целую вечность, у нее уже болели все мышцы. Все, больше нет сил… И тут Индаро ощутила веяние ветерка и вскоре вывалилась из дыры на пол еще одного широкого тоннеля. Отползла, чтобы не мешать карабкавшемуся следом солдату, и поднялась во весь рост. Элайджа рассматривал огромный каменный мост через широкий водный поток. Мост выглядел очень древним и строился для реки намного больше. Юноша вытянул руку. Они разом подняли фонари. В мутном свете на другом берегу была едва различима внушительная каменная лестница вверх.